Кокаин

Тито не нашел себе места.

«Достаточно, чтобы кого либо из них схватил апоплексический удар, — думал Тито, — и сейчас же было бы три свободных места: исчез бы покойник и два его соседа, которые унесли бы его. Люди чувствуют больше сострадание к умершим, чем к живым».

— Trente et un: rouge impair et passe![17]

Старая дама, которая все проиграла, не двигалась с места. По меньшей мере — сохранить за собой место.

— Эгоистична, как солитер! — громко сказал Тито.

Сидевший перед ним господин обернулся:

— Арнауди?

Это был старинный друг детства.

Что за наказание Господне эти друзья детства! Имев несчастье встретить их в то время, когда у тебя не было еще достаточно здравого смысла, ты должен переносить их всю жизнь и встречаться в разных частях света!

— Проиграю вот эту тысячу пезет, — сказал Тито друг детства, показывая на стопку жетонов, — и пойдем.

Тито стоял и рассуждал сам с собою: игра — это не что иное, как конденсированное существование: жизнь — это четверть часа игры в рулетку; кто выиграл, тот достиг своей цели; а для того, чтобы выиграть, достаточно, чтобы господин справа отвлекал твое внимание, а дама слева мешала тебе ставить туда, куда ты хочешь; довольно, чтобы ты сидел вблизи небольших цифр, когда они выходят, или довольно услышать шепотом сказанный номер и поставить на него.

— А ты выигрываешь? — перебил его размышление приятель.

— Сегодня я не играл, но всегда проигрываю, — ответил Тито. — Для того, чтобы выиграть, играют только старые кокотки в отставке.

Приятели разошлись в разные стороны.

Тито направился к своей гостинице. На улицах и бульварах кипела обычная жизнь больших городов: сновали парочки влюбленных, бесшумно катились автомобили, слышался беспрерывный говор и смех.

Когда Тито поднялся к себе, Мод еще не было дома. Он нервно ходил по комнате, садился на кровать, перечитывал в сотый раз давно знакомые правила гостиницы, открывал окно и смотрел на замирающий город.

Кокаины все еще не было. Закрыл окно и стал медленно раздеваться.

— Ты еще не спишь? — спросила Мод, появляясь неожиданно со шляпой в одной руке, а другой проводя по волосам.

— Как видишь… — холодно ответил Тито, завязывая пояс пижамы.

— Что с тобой? — спросила Кокаина, заметив на лице друга признаки плохого расположение духа.

— Где ты была до сих пор?

— Вот тебе раз! Где же я по-твоему могла быть?

— Об этом я и спрашиваю.

— Я каталась на автомобиле.

— С кем?

— С Аргведосом.

— Это студент?

— Да.

— В автомобиле? Но, если у него есть деньги на автомобиль, то лучше заплатил бы за санаторию.

— Ах, что ты знаешь! — запротестовала Мод.

— Женщины страшно не любят, когда обижают их поклонников.

— Где он взял автомобиль, этот несчастный? — настаивал Тито.

— Если ты не одолжил ему, значит одолжил кто либо другой.

— Даже шнурок от ботинок и тот никогда не доверит ему.

— Значит нанял.

— На чьи деньги?

— На мои. Ты думаешь, что никто не дает ему в долг? Я открыла ему кредит. Я одолжила ему тысячу пезет.

— Подо что?

— По дружбе.

— Он никогда не отдаст тебе их.

— Знаю.

— Тогда это плата за…

— Назови, как хочешь.

Говоря таким образом, она открыла соединительную с ее комнатой дверь и с шумом исчезла за ней.

Тито, погруженный в печаль, медленно подошел к окошку, снова раскрыл его и, казалось, искал утешение в предвечном мире, у темной ночи, которая не отказывает в этом тем, кто умеет покорно просить.

Эту ночь Тито не спал. Он слышал звонки в коридоре, звук шагов поздних гостей, завывание сирены. Зажег электричество: кругом было все то же — обои, прейскуранты, наставление для постояльцев — все было, как прежде на своем месте.

В шкафу Людовика XV сверлячок проделывал свою монотонную работу. Тито припомнил, что у него на родине червячка этого называют «часами смерти», потому что верят, что шум его это предвестник близкой агонии.

Тогда как это — любовь. Это любовная дуэль: два червячка разного пола бьются головою об стенку своей garçonniere[18].

«А люди убивают их, потому что они паразиты, — думал Тито. — Не есть ли человек самый ужасный вид паразита?

Мод, Кокаина!

Кокаина — такая ужасная и в то же время необходимая женщина; яд, который убивает и оживляет; женщина, к которой я прицепился, как паразит…»

«Все мертво вокруг нас, — думал дальше Тито. — Мы живем за счет всего умирающего.

Жить, что за тоска! Видеть людей… Как была бы хороша жизнь, если бы не было людей! Видеть птиц, как они размножаются на свободе; леса в городах; траву, растущую на столиках кафе; грибы, растущие на пергаментах библиотек; молнию, ударяющую в опустевшие брачные ложа… Человек умудрился придавать направление даже молнии!»

Всю ночь Тито предавался подобным размышлениям и не мог сомкнуть глаз. Наконец город постепенно начал оживать. Тито встал и оделся. Позвал услужающего и приказал уложить сундуки. Затем заказал место на первом, отходящем в Европу пароходе.

— На сегодня будет очень трудно, — осмелился, было, швейцар. — Все же я позвоню в Буэнос-Айрес.

— Если все каюты распроданы, — заметил Тито, — швейцар большой гостиницы всегда умудрится найти еще одну, и притом самую лучшую.