Коко Шанель

Война близилась к концу — это чувствовали все. Немцы проигрывали, и шансов на заключение более или менее выгодного для них мира практически не оставалось. Освобождение Парижа началось в тот день, когда Габриэль праздновала свой день рождения. Но 19 августа на этот раз стало для нее началом конца. «В магазине Шанель резко поубавилось покупателей в военной форме, и на флаконы с двумя переплетенными „с“ уже не набрасывались, как прежде. Развязывались языки. Чувствовалось, что конец близок. По почте приходили анонимные угрозы, люди отворачивались… Да, все изменилось, только не для Габриэль, которая после своего мимолетного заговора обрела тяжелый покой и продолжала жить жизнью, странные последствия которой она оценивала каждое мгновение. Вечная незаконная… Перевернув последнюю страницу, она более чем когда-либо оставалась в стороне, за бортом. Вокруг нее было очень мало друзей: Мися, которая все знала, но делала вид, что ничего не знает, верный Лифарь, который ни во что не был посвящен. Что касается других, друзей великой эпохи „Русских балетов“, они молчали и избегали ее»[41].

Запятнанная репутация стоила дорого. Уже через месяц после освобождения Парижа за Габриэль пришли. В отель «Ритц», в котором и следа не осталось от «немецкой половины», вошли два молодых человека. Они арестовали Мадмуазель, но буквально на несколько часов…

* * *

К концу войны Франция подошла в состоянии экономического упадка: более ста тысяч мелких торговых и ремесленных предприятий обанкротилось. Резко упало производство: в промышленности до 38 процентов, в сельском хозяйстве до 60 процентов от довоенного уровня. В отличие от некоторых других европейских стран разрушения были невелики, но большинство заводов стояло, был парализован транспорт, практически прекратилась внешняя торговля, расстроена денежная система. Франция вновь превратилась в крупнейшего должника Великобритании и США. В стране ощущался недостаток предметов широкого потребления, резко возросла безработица. Выросли цены, карточная система едва обеспечивала людей продовольствием. Почти два миллиона человек вернулось из плена. На политической сцене в то время укрепили свои позиции коммунистическая и социалистическая партии, игравшие видную роль в движении Сопротивления. Их противники, напротив, потеряли доверие людей, так как буржуазные и правые партии с полным основанием обвинялись в коллаборационизме.

Тех, кто так или иначе сотрудничал с нацистами, арестовывали специальные комитеты по чистке. Без суда и следствия они хватали фактически всех подряд и только потом разбирались, насколько в действительности тот или иной человек был виновен. Среди арестованных, как было ранее упомянуто, числился и представлявший интересы братьев Вертхаймеров Феликс Амье. Одной из самых многочисленных прослоек, попавшей под процедуру чистки, являлись деятели искусства, которые оставались в стране во время оккупации, а потому вынужденно или по собственной воле контактировали с нацистами. Почти все французские фильмы тех лет, включая шедевры Р. Клемана, А.-Ж. Клузо, М. Карне, были сняты на созданной нацистами киностудии «Континенталь» или при ее поддержке. Знаменитые шансонье М. Шевалье, Ш. Трене, Э. Пиаф участвовали в гала-концертах для немецких офицеров. Наконец, таких деятелей культуры, как А. де Монтерлан, П. Моран, Ж. Кокто, П. Пикассо, связывала дружба с представителями немецких оккупационных властей. Ж.-П. Сартр и Колетт печатались в коллаборационистской прессе. С. де Бовуар работала на радиостанции Виши. Ж. Дюамель и Ф. Мориак ходили на поклон в Немецкий институт с целью добиться разрешения на публикацию своих произведений. Правда, некоторые из них, проявляя дальновидность, устанавливали осторожные контакты и с Сопротивлением. Подобную «дальновидность» проявляли многие, порой также вынужденно, как и сотрудничая с немцами.