Кокон

В те новогодние каникулы я будто снова вернулась в детство, но с папой мы едва ли перебросились и парой слов. Мы всегда были довольно закрыты друг от друга, а теперь разговоры между нами и вовсе сошли на нет. Я старательно их избегала, словно только изоляция поможет окончательно присвоить его сюжет. Но когда половина романа была уже готова, я все равно обнаружила в нем папу. Наверное, мне так и не удалось провести грань между ним и его историей, они оказались неотделимы друг от друга. Папа не превратился в одного из персонажей моей книги, но задавал ей тон. Разочарование, отречение, потеря всякой веры. В нем давно проросли эти черты, они, возможно, и отделяли нас друг от друга. А девочке, переполненной радостью жизни, принять их было особенно трудно. Но только теперь я осознала, что эти качества появились в нем не с рождения, – на папин характер во многом повлияла история его времени. Начиная писать первые рассказы, я сформулировала свою нужду в любви и вместе с тем поняла, что совсем не умею любить, а может быть, частично утратила эту способность. Я невольно поселила папу в своих следующих рассказах и тогда же начала понимать, что многие неудачи в любви связаны с поколением наших родителей. И только эта книга помогла мне по-настоящему осознать, что корень проблемы кроется в опыте, который им пришлось пережить, в историческом фоне, сформировавшем их характеры.

Когда я родилась, пострадавший от гвоздя доктор был еще жив. Он лежал в том же стационарном корпусе, где я появилась на свет. Слышал ли он детский крик, раздавшийся осенним днем в палате по соседству, знал ли, что много лет спустя эта девочка вернется в больницу, чтобы собрать по крупицам все оставшиеся о нем сведения и записать его историю? Пожалуй, ему до этого совсем не было дела. Когда человек стоит за порогом нашего мира, ему уже все равно, в какую форму облечется история его жизни – рассеется в воздухе или будет записана на бумаге. И для папы этот сюжет тоже ничего не значит. Моя писанина не всколыхнет его память, не вызовет того потрясения, которое он испытал ребенком. Может быть, он откроет книгу от нечего делать, но едва ли дочитает ее до конца. Конечно, дело еще и в том, что пишу я довольно скучно, но самое главное – он больше не верит в магию вымысла.

Эта история не нужна никому, кроме меня. Семь лет назад я тронулась в путь, еще не представляя, что за книга получится у меня в конце. Шаг за шагом я продвигалась вперед, туман постепенно рассеивался, за ним начали проступать контуры будущего романа, они медленно облекались в плоть. С этой книгой мы встретили множество рассветов и закатов, она сопровождала меня на последнем отрезке моей молодости. Я слукавлю, если скажу, что совсем не интересуюсь конечным результатом, но все-таки поиски и открытия на этом пути оказались намного важнее. Ведь, в сущности, смысл литературы в том и состоит, чтобы помочь нам добраться до глубинных слоев жизни и получить опыт, которого у нас никогда прежде не было.

Я часто представляю улыбку того человека из соседней палаты. Едва заметную улыбку, медленно проступившую на его лице осенним днем, когда он услышал плач новорожденного. Пусть мы ни разу не встречались, но я видела его улыбку. И верю, что пока писала эту книгу, кто-то невидимый освещал мой путь.