Кокон для Стены Плача

Я слишком внимательно смотрю на Фараоншу (пусть так и будет), у меня есть такое дурацкое свойство — мой гипноз почти всегда имеет результат, объект моего внимания начинает чувствовать взгляд и… Наши глаза встретились: видно, что «турчанка» испытала легкое потрясение. Она сейчас строит из себя европейку, так улыбнись же, политкорректная, общечеловечная, равноправная и демократичная. Но нет — опускает глаза, африканская, азиатская рабыня, отворачивается всем телом к сцене, к спутнику Биг-чифу, с которым сегодня ночью предстоит наверстать, и так далее.

Оборачиваюсь и я; теперь вижу, что мои спутники, Марина и Иосиф о чем-то оживленно беседуют, покручивая в пальцах незажженные сигаретки.

Болтайте, мое же внимание сцене — всего лишь небольшому пятачку в центре зала, но посмотреть есть на что.

Вначале на сцене выделывался гомосексуального вида молодой человек, неутомимо крутясь, размахивая без устали тяжелой юбкой с какими-то побрякушками — минута за минутой, голова завалилась набок, казалось, вот сейчас силы покинут бедного паяца, ритмическая однообразная музыка, всем стало в конце концов жалко гомика, хотелось крикнуть «стоп!» Но вот, когда казалось, что молодой педрилка сейчас рухнет, вдруг юбка его зажглась — заработало динамо! — и зал взорвался благодарно. И еще несколько долгих минут сверкал вращающийся генератор. И я некстати вспомнил Сергея, и сделался хмур и зол.

Потом выходила смуглая толстушка в короткой юбке, обнаженность живота и ног имитировалось упругой облегающей тканью телесного цвета, она даже прошлась осторожно по столам, ничего не уронив и не расплескав, к восторгу мужчин и к неудовольствию женщин (кислые лица, переглядывания, вялые замедленные аплодисменты).

К микрофонам выходили пьяные мужчины и женщины, и поздравляли, и желали.

И вот «It`s time!» Пора! Невидимые куранты бьют «по Москве» наступление Нового года, светлым дождем сверху падает «Happy new year» от сказочной «Абба», душа парит, хочется плакать — это одна из песен студенчества, наряду с несколькими синглами «Битлов» и «Бони М», которые я когда-то знал наизусть и худо-бедно понимал по собственному переводу хилого, «на троечку», английского.

Этого момента ждал Биг-чиф и его великолепная Лахудра, то есть Фараонша, — они уже танцуют и напевают, вторят «Аббе», это видно по движению губ. Но их взгляды фальшивы. Наверное, каждый из них вспоминает свой, тот самый Happy new year, когда были молоды, с тем самым и той самой. Они кружат в центре зала, это их коронный выход, Биг-чиф старается изо всех своих уставших сил.

Подхватываемся и мы с Мариной, и мне кажется, что и я фальшив, и она фальшива, потому что нет у нас общего Happy new year, и этот — экзотически-вымученный, не наш.

Потом еще полчаса пьяных разговоров и пьяных же танцев.

Затем на сцену вышла тонкая смуглая красавица… Это, кажется, что-то интересненькое.

Ба, да это же подруга Биг-чифа, Лахудра-турчанка, Фараонша!

Как все же осанка, намерение, читающееся в мимике и позе, — меняют человека. Это, очевидно, было в программе — Биг-чиф поощрительно похлопывает в большие, но вялые ладоши.

…В движениях не было разврата — ее поведение ориентировалось не на бесконвойных европейцев, — только мусульманский Египет, с поправкой на фараонское язычество. Когда она вытягивала вперед тонкую руку к возникшему перед ней русскому танцору, она не тянулась к нему, как это было бы естественно для европейской женщины, а наоборот — отодвигалась, и длань просила милости, как благородного снисхождения, а не покорного приглашения. Вокруг завихлялись наши туристки, прелестницы и не совсем прелестницы, поддерживая игру: госпожа и рабыни, возможно, гарем; жена-фаворитка с наложницами или «второстепенными» женами. Но музыка заканчивалась, а падишах не входил, и в этом была тоска гарема, нетронутые жены в бесконечном огне желаний. Последние ноты, садись уж, Лахудра!

Но Фараонша наклоняется к диск-жокею — и опять падает дождем «Абба» своим Happy new year, и прелестница с рептильным телом тянется… ко мне. Да, ко мне, любовнику вне гарема, вне закона — и опять, потянувшись, обозначив жаркое движение, отодвинулась, и длань просила милости, снисхождения.

Оказывается, наступил Новый год по Египетскому времени.

Мы танцевали с ней обыкновенный европейский парный танец, и в английских, универсальных словах оригинальных шведов нет и намека на Восток, гарем, обитель соблазна и греха, но… Я совсем забыл Марину, и, наверное, был в эти две с половиной минуты танца реален, нефальшив, а значит, смешон. От турчанки пахло не духами, а какими-то благовониями, как в шалаше у Шера, как в лавках торговцев, и горным миндалем, и лавандой, что напоминало родину, на краю света, не знающей — надо же! — никакой зимы, никакого снега в Новый год.