Кокосовое молоко

Я был у него любимым учеником, он любил меня за внимание, с каким я выслушивал его речи, и за мою инстинктивную осторожность… (мастер был любезнейшим человеком, но за дверью у него висел… ремень). Я стал для него чем-то вроде светского духовника, которому он откровенно и без эвфемизмов высказывал свое мнение о политике, женщинах, револьверах и мулах. Кроме того, я знал на память все собрание Бристольского альманаха, который красовался у него на письменном столе в роскошных переплетах. Это было для меня лучшей рекомендацией, и отрывки из его любимого произведения, которые я читал наизусть, приводили его в восторг.

Я и теперь словно вижу его в парикмахерской в окружении друзей, которые громко разговаривают, в то время как он кивает головой то тому, то другому в знак одобрения.

Был он среднего роста, гордился своим лукавым лицом шоколадного цвета, лучшим украшением которого являлись его насмешливые глаза; у него были жидкие усы и густые волосы без малейшей седины — потому что, по его словам, у индейской расы волосы не обесцвечиваются к старости.

— Да, господа, я почти краснокожий, как тот, что нарисован у Ленмана и Кемпа. Может быть, поэтому-то мне так и нравится цветочная вода! Ведь я, господа, сын ньо Лукаса Пулачо, индейца, который плел циновки…

Признаюсь, что меня коробила эта мания демократизма. К чему упоминать о циновках, когда все это, вероятно, было забыто? Но таковы уж выдающиеся люди…

Мне вспоминается, как лишь один-единственный раз он вынужден был высказаться резко отрицательно в среде своих друзей. Это произошло после смерти супруги алькальда дона Ромуло Чикаля. (Между прочим: в свидетельстве о смерти говорилось, что сеньора умерла от «жара во внутренностях», согласно диагнозу лекаря ньо Пио Теше. Но ходили слухи также и об «ударе», не знаю, в каком смысле.)

В этот кружок входили: майор, аптекарь, мировой судья, владелец ломбарда и три или четыре господина из хорошего общества. Мнения, как всегда, разделились, да настолько, что осторожный мастер Пулачо никому не решался кивать головой в знак одобрения.

— Ну нет, господа! Я военный, да еще со славными боевыми подвигами в прошлом, хотя и не хорошо мне самому говорить об этом. Но тут я обязан сказать правду. Хотя злые языки утверждают, что моя дружба с Тересой была преступной, я это полностью отвергаю. (Возгласы одобрения.) Я любил Тере чистой любовью, чистой и… (Внезапный кашель). А ее бессовестный муж, этот сводник…

— Позвольте, майор, позвольте. Я скажу вам со всей честностью, которая мне присуща, что никогда не верил этой клевете, хотя женщина и представляет большую опасность, чем револьвер с потайным курком. Тем не менее, нужно защитить отсутствующего друга. Потому что он делал все, что мог, чтобы сохранить мир в семье. Это профессиональная тайна, и я не хотел бы ее разглашать, но между друзьями… Одним словом, верьте или нет, но у меня были заложены его свадебные монеты[16]… Прав был господин алькальд, прав, проявляя решительность…

— Я бросил бы ее в тюрьму…

— Я избил бы ее…

— Я убил бы ее без всяких церемоний…

— А вы, мастер Пулачо? — спросил комендант. — Что думаете вы по этому поводу?

— Не знаю… — Мой дядя устремил свой взгляд к потолку, робко кашлянул и, наконец, ответил: — Не… не знаю… Бристоль в своем альманахе семьдесят девятого года говорит что-то вроде следующего, я точно не помню: «Женщина — это яство, предназначенное для богов…»

И тотчас же храбро добавил:

— Но здесь речь идет о сеньоре, и это ее мы должны защищать, хотя муж ее и был алькальдом.

Этого он, конечно, не читал у Бристоля, но он хорошо знал, что для того, чтобы быть порядочным человеком, не нужно обращаться за советом ни к какому альманаху, а лишь к собственному сердцу. Тем не менее, лишь только господа из этого кружка разошлись, последовало неизбежное признание.

— Видишь ли, Сириако, тебе можно сказать правду.

— Да, дядя.

— Ты умный мальчик.

— Да, дядя.

— И уважаешь то, что висит за дверью.

— Да, дядя.

— Ты прочитал достаточное количество пикантных анекдотов.

— Да, дядя.

— И я отмечал тебе карандашом самые непристойные.

— Да, дядя.

— Ну, тогда мы можем разговаривать. Это правда, что жена алькальда крутила с майором, и, что еще лучше, с согласия мужа. Так что, видишь, рога он справедливо заслужил. А так как, рассказывая о чем-нибудь, я всегда говорю, в каком альманахе я это прочитал, я могу тебе сказать теперь, где я видел, как ворковали эти голубки. Так вот, слушай: в аптеке, в ломбарде и на ферме судьи, и с их разрешения. Я знаю, что говорю.

* * *

«В году миссионеров», как говорят в Армении, мастер Пулачо женился.