Кола

У Нюшки холодность, отчужденность во взгляде встали. Будто хотела, что есть, от него спрятать. И Кир увидел в ее глазах: да!

– Это мое дело, Кир.

Противная сила сжала сердце. Да! Кир словно ожёгся. Да! У нее кто-то есть! И она хранит, защищает теперь от Кира свою тайну. Кто же он? И ярость вспыхнула вновь огнем.

– У тебя кто-то есть, Нюша! И ты с ним?! – Кир усилием удержал, не высказал крепкое слово.

– Не дури, Кир, – Нюшка сказала спокойно, холодно. – Потом сам поймешь: хорошо, что до свадьбы так получилось. А то нам вековать бы с тобою в муках. Ты по своей дороге, а я бы свою при тебе искала. Какая уж это жизнь? При холоде и погреться нечем...

Вправду, вправду случилось. Не отрицает! Сама говорит: не кается. Кто же он?!

И с отчаянием ухватился за мелькнувшую чуть надежду: может, просто словами мстит? За обиду? Говорила же, что хотела...

Рассмеялся зло, нервно: это она напрасно.

– Не дразни меня, Нюша. Твой залог у меня.

– Залог не кольцо обручальное, не на век. Хочешь – верни. Я тебе благодарна за память буду. Не все у нас было с тобой плохим. А нет – как знаешь...

Он словно бы надрывался в крике, а дозваться Нюшку никак не мог.

И растерянно чувствовал: уходит с ней то спасительное, что ему еще оставалось всего минуты назад. И противился изо всех сил потере.

– Не боишься позора?

– Боюсь, – Нюшка подняла глаза. – Что таиться? Ты и сам в горе, знаешь – каково в нем. Но вспять от этого не пойду. И лгать не стану.

Теперь уже прочно он оставался один со своей бедой. И ярость и боль от этого удержать не мог.

– Ты горе мое не тронь. Ты еще не знаешь, каково в нем. – И мучительно искал, чем сломать бы Нюшкину непреклонность, сломить, бросить, топтать ногами. – Но я тебе покажу это...

Нюшка глянула холодно, отчужденно. Она, похоже, его презирала. Он что-то последнее потерял.

– Я, Кир, не виновна ни перед кем. – И повела головой: – А теперь, прости, некогда...

С полными ведрами на коромысле Нюшка обошла его, гибкая, ладная.

Жажда близости к ее телу, знакомому и родному, ко всей Нюшке, желанной и недоступной, охватила его тоской.

– Нюша!..

Но Нюшка не оглянулась, хотя Кир долго смотрел ей вслед.

...Обычно поминки с кротостью, в горе делают. Молчанием скорбным иль с тихим и добрым словом чтут память о невозвратном.

А Кир решил погулять: лихие поминки справить по шхуне, сожженной врагом, по мечте, по любви, посрамленной Нюшкой. И загулял.

Пьяный, ухмыляющийся, злорадный он ехал по Коле в бричке. Застоявшаяся в безделье, лошадь бежала резво. Кир подергивал вожжи и горячил ее, сам норовил стоя править: без картуза, расстегнут ворот рубахи, пиджак нараспашку. Пусть видят коляне лихость его и удаль. Пусть не думают, что пропал.

Он мог бы и музыкантов себе сыскать, и дружков понасадить в бричку. Пусть они погорланили бы, повеселили. Но то, что ему придумалось, он мог лишь один сделать. Это Кир твердо знал.

Как вернулся домой от Нюшки, вспоминалось несвязно: мимо застывшей в испуге Грани прошел не глядя. Откинул крышку сундука, в запале выбрасывал все на пол. За шхуну не смог отомстить, за груз, а уж тут-то он!.. «Пожалеет Нюшенька, пожалеет!» И засмеялся зло, с хрипом, когда попался ему передник.

Граня кинулась к нему.

– Кир Игнатьич! Не надо! Миленький вы, не надо!

А Кира как подхлестнуло: знает! Ишь, сразу поняла. Вся Кола, выходит, знает. Один лишь он из последних. Смеяться?!

– Кир Игнатьич, нельзя! Вы не можете так! Это не вы! – И металась, стараясь поймать, вырвать из рук передник.

Но в Кире только уверенность крепла: знает! Одним миром мазаны, мокрохвостки! Оттого горой друг за друга. И, отталкивая Граню рукой, засовывал Нюшкин фартук себе в карман.

– Я вас же хочу спасти, Кир Игнатьич. Вы потом пожале-е-те! – Граня молила его истошно и все хваталась, старалась достать руками.

– Меня?! Я потерял честь?! – Он толкнул Граню сильно, суетясь, нашарил в комоде деньги и побежал. К Пайкину! К нему только! Лошадь сейчас нужна!

Во всей Коле единственная лошадь с бричкой только у Пайкина. Не для надобности купил, а больше дивить колян. Давал за деньги на свадьбы, на именины, для куражу. И себе запрягал в престольные праздники, ехал через дорогу в крепость: в церковь, потом в кабак.

Пайкин молча взял брошенные на стол деньги, косясь на лицо, одежду Кира, на голову убеленную, запряг ему лошадь и так же молча открыл ворота.

Кир на набережной остановил бричку, вынул Нюшкин передник. Вспомнилось: когда брал его, Нюшка была любящей. Она о свадьбе тогда мечтала. И в душе всколыхнулась ненависть, злость, обида. Сошел с брички, стал распяливать на дуге фартук. Глаза застлались на миг слезами: не так, может, это он? Пройдет ведь со временем все, минует. Но упорно привязывал к дуге фартук. Ништо! Пусть и Нюшка хлебнет горя. Пусть коляне посмотрят и посмеются. И он вместе с ними проветрит рот. Позор смехом страшен. Злорадство в людях, как дьявола, пробудить просто.