Колдовские чары

— А вот и не позволю! — неожиданно взревел де Гиз. — Моя жизнь — это мое собственное имение, моя вотчина! Я что хочу с ней делать, то и буду! Захочу, так сейчас же проткну свое сердце этим кинжалом, — он показал на рукоять. — Захочу — выпью яда, который всегда ношу с собой, — он показал на перстень, надетый поверх перчатки, — потомок Карла Великого и за столом не снял перчаток. — Захочу — и устрою сам покушение на короля Франции и тогда подставлю голову под топор палача. Моя жизнь — это моя собственность, мой капитал. И жизнь, и капитал можно отнять, если я дам на это право. Но, чтобы пытаться спасти мою жизнь, у кого-то, у какого-то там Ро-си-на должны быть не меньшие права, чем у того, кто хочет меня убить или оставить без гроша в кармане. Так какого же черта, сударь, вы решили вмешаться в мою судьбу?

— Ваша светлость, — серьезно заговорил Константин, — дело не в вашей жизни или смерти. Дело — в судьбе Франции. Если вы будете убиты королем, то этого ему уже никто не простит, и он сам будет убит через полтора года. После пресечения линии Валуа до девяносто четвертого года в стране фактически будет безвластие, которое закончится лишь тогда, когда ярый гугенот Генрих Наваррский станет католиком. Вы желаете полного безвластия для Франции?

— Да, пусть уж временное безвластие, чем такое… бабье. Чем содомитское правление Генриха Третьего. О, вы не мешайтесь в эти дела! Если уж мне суждено умереть от клинков палачей Генриха, я умру с радостью. Да я сам хочу умереть, чтобы только спровоцировать этим народ на еще большие беспорядки, на акты неповиновения Генриху, на попытки его убить. Ведь говорили же вы этой ведьме Медичи, что Генриха после моего убийства вскоре должен зарезать какой-то монах на его же постели?

— Говорил, — кивнул Костя.

— Вот и пусть будет по-вашему. Я на это согласен! Я — солдат, я — рыцарь, и пожертвую собой ради того, чтобы на троне больше не было трусливого и подлого зайца с большой задницей! Ну да всего вам доброго, сударь, — вырвал салфетку из-за воротника де Гиз и бросил ее на стол. — Я уже достаточно подкрепился и теперь пойду. Итак — мой вам совет: ни во что не вмешивайтесь. Заботы о Франции примут на себя люди Франции, ее белая кость. А приезжий, не хочу сказать шарлатан, да и фигляром назвать тоже не хочу… В общем, иностранец…

И Генрих де Гиз, махнув Косте рукой в перчатке, пальцы которой украшали кольца, стремительно, вышел из его апартаментов.

Костя остался за столом один, ошарашенный и даже несколько оскорбленный. Конечно, за «фигляра» и «шарлатана» он бы мог потребовать у герцога удовлетворения и убил бы его. Тогда королю Генриху не пришлось бы убивать Гиза, чем по сути дела и была бы решена проблема. Но Константин был уверен, что Гиз только посмеялся бы над вызовом Кости, а потом позвал бы своих слуг с палками, чтобы хорошенько отдубасить нахала.

Но тут другие мысли нахлынули на Костю: «А ведь на самом деле, чего я сюда приперся? Спасать Гиза, который сам с радостью пойдет под нож! Спасать короля, который прекрасно знает о том, что его все ненавидят, от верхов до низов. Конечно, для тебя, Константин, есть во всем этом интерес чисто научный: что получится с остальным ходом истории, если из него изъять один важный факт? Ну, тогда давай, сиди здесь до конца и пытайся вначале предупредить смерть Гиза, как ни была она ему мила, а потом и смерть самого короля…»

И только он сумел принять такое решение, как вошел гофмейстер с жезлом.

Он торжественно доложил Константину, что его ждет на аудиенцию сам его величество король Франции Генрих Третий Валуа.

Костя перед зеркалом постарался побыстрее привести свой костюм и волосы в порядок, чтобы не задерживать ни гофмейстера, ни короля. Затем в сопровождении вельможи, важного, как министр, шедшего по коридорам Лувра неторопливо, с надоедливым стуком жезла об пол, «новый Носрадамус» двинулся навстречу с королем. Наконец, миновав несколько коридоров и опустившись этажом ниже, они встали перед дверью, украшенной резными позолоченными виньетками. Гофмейстер постучал и только потом приоткрыл дверь:

— Ваше величество, господин Росин. Изволите принять?

— Принимаю, — послышался ответ человека, у которого во рту явно что-то находилось. — Пусть войдет.

— Прошу вас, — растворил гофмейстер перед Костей дверь.

Константин вошел в роскошную спальню. О том, что это спальня, говорило то, что большую часть комнаты занимала огромная кровать под балдахином. На этой кровати, не мешая друг другу, могли бы улечься не меньше двадцати человек. Полог из валансьенских кружев красиво спускался от балдахина вниз.

— Да где же вы, Росин? — раздался мягкий, женственный голос.

— Я здесь, у дверей, ваше величество, но я не вижу вас, — отвечал Костя.

— Ну и не увидите, если будете стоять у дверей. Глупый какой… Вы к кровати идите, тогда и увидите меня. Или вы просто притворяетесь, решили сыграть в плутишку? Я сам очень люблю играть…