Колдовские чары

Костя приблизился к кровати — точнее, к ложу. За кисейным пологом, скрывавшим наполовину фигуру короля, сидело нечто напоминающее мужчину. Но если это был властелин Франции, то никакого величия в сей фигуре сторонний наблюдатель не заметил бы. С голыми ногами, на которых не имелось волос, этот человек полусидел, опершись на одну руку и приподняв ногу, согнув ее в колене. Его длинные волосы были украшены разноцветными лентами, длинные серьги, нисколько не напоминающие пиратские или цыганские, свисали с обоих ушей до самих плеч. Одет был Генрих в легкий халатец, не скрывавший цвета его кожи. Больше на нем вообще ничего не было. Впрочем, крошечная бородка, прилепившаяся под нижней губой, давала понять, что Генрих — все же мужчина.

— Ну, садись. Что ты встал передо мной, как солдат?! Я же не солдата звал к себе, а друга, который может мне помочь в трудные часы и дни моей жизни.

«В критические дни», — мысленно добавил Константин, глядя на это чудо.

Между ног монарха стояла огромная ваза с отборным виноградом, от кистей которого Генрих то и дело отрывал по ягоде и отправлял в рот. Костя даже слышал, как спелые ягоды лопались у него во рту.

— Ну, садись же, садись! Вот, будем так есть виноград вдвоем и по душам разговаривать.

Константин сел на постель и, принимая приглашение короля, робко оторвал ягоду и отправил ее в рот.

— Больше, больше ешь, а то я обижусь на тебя и прогоню! — капризно, но с нотками жесткого приказа произнес король. Так что гостю пришлось подчиниться приказу и более не церемониться.

— Мой друг, — начал Генрих, взяв руку Кости в свою (прикосновение оказалось весьма неприятным, как будто король был не человеком, а моллюском). — Моя матушка принесла мне вчера страшную весть, которая, будто бы, от тебя и пришла. Неужели ты, новый Нострадамус, смог подумать, что я могу кого-то убить — даже человека, несимпатичного мне? Фу, какое это заблуждение! Наверное, звезды твои подсказали тебе что-то совсем не то, что нужно. Я, представь, сядет на меня в саду божья коровка, так я ее, милую, аккуратно, чтобы не раздавить, сниму, пошепчу ей что-нибудь — и снова на небо отправлю. Я очень, очень добрый король, и за это меня и не любят. Им подавай всяких Францисков Первых, Барбаросс-завоевателей. А мне нечего завоевывать! Франция богата и счастлива, в ней растет много винограда, много делают вина. Ну чего людям еще надо? И вот эти противные Гизы, умирающие от зависти к моей короне, подговаривают французскую чернь, всяких мясников, угольщиков, вообще ленивых нищих людей. И те начинают строить баррикады, обкладывают ими мой дворец и требуют сдаться. Да, Гиз мне несимпатичен. Но убивать его — Боже упаси. Боже упаси!

— Ваше величество, — сказал Костя, — сейчас конец сентября. По моим предсказаниям, убийство Гиза должно произойти в декабре. Вы сейчас добры и мягко расположены к герцогу, но все может перемениться. Марс встанет в такое положение к Сатурну и другим звездам, что это может привести вас к неожиданному решению. Если де Гиз будет убит по вашему приказу, то народ никогда не простит вам этого злодеяния, ибо народ любит герцога. Он для них — олицетворения старой рыцарской Франции. Если такая трагедия случится, то… той же смертью падете и вы. Неужели вам хочется быть убитым кинжалом?

Король вздрогнул всем телом так, что опрокинул вазу, виноград упал на одеяло.

— Боже упаси! Боже упаси! — по-овечьи дрожал он. — Я вообще боюсь смерти, а такой жестокой и подавно! Нет, милый Росин, я никогда не решусь на убийство Гиза, да и вообще на любое другое. Я — мирный человек, люблю слушать музыку, есть виноград и разные сладости, пить вино. А еще у меня есть мои милые друзья. Хочешь, дорогой предсказатель, тоже стать моим другом? — Генрих провел рукой по волосам Кости. — О, мы славно будем с тобой дружить! Будем играть в плутишек. Одеяло у меня, видишь ли, большое. Мы заберемся вдвоем под одеяло и станем прятаться там друг от друга. Только нужно будет время от времени коротко так произносить слово «плутишка». Это знак такой. На этот знак ползет другой плутишка, а первый уползает. Но когда уж один найдет другого, то у них начинает под одеялом борьба, но незлая такая борьба. Я вообще зла не люблю!

Константину было отвратительно. Сейчас он действительно сожалел, что ввязался во все это дело. Но он заметил слезы в глазах короля, притом — вполне искренние. Генриху, наверное, на самом деле было грустно, страшно и одиноко в этом огромном дворце, под огромным одеялом. И не надо бы ему быть королем. Но править заставляла его крепкая как сталь Екатерина Медичи, подучившая однажды другого своего сына, короля Карла, перебить несколько тысяч невинных людей, в том числе и множество немецких и нидерландских студентов, приехавших в Париж. Ведь говорили, будто именно от студентов и идет в народ ересь гугенотства.