Колдовской оберег

Приехав в Петербург, Юля ощутила себя провинциалкой из глухомани. Выяснилось, что и одевается она не по моде, и яркий макияж здесь не принят, и перламутровый маникюр, который она считала весьма красивым, давно устарел, и говорят тут по-другому. Но если одежда и косметика – дело поправимое, то изменить речь оказалось не так просто. Юля понимала, что говорить надо иначе – красиво и грамотно. Контролировать себя удавалось с трудом, и в лучшем случае говорить получалось медленно, короткими фразами. Юля тушевалась, когда с ней разговаривали слишком официально и правильно, как следователь Семирукова. Отвечать нужно было соответственно, чтобы не выглядеть на ее фоне шпаной из подворотни. Но не получалось. Неправильные слова сами вылетали изо рта. Особенно когда она волновалась, а в кабинете следователя не волноваться было невозможно, казенные стены давили на психику, а чувство незащищенности усугубляло отнюдь не легкое состояние души. Юля сыпала сленгом и сама ужасалась – она не сомневалась, что ее считают необразованной деревенщиной, место которой в коровнике или на рынке за прилавком с яблоками. После одного из допросов, сидя в камере, Юля ясно поняла, что никакие дипломы не помогут ей выглядеть лучше, чем она есть на самом деле. И те два высших образования, которыми она с недавних пор так гордо козыряет, не более чем бумажки.

В Южном Юлю окружали люди простые, они и вели себя, и разговаривали незамысловато. А те немногие, кто старался говорить правильно, выглядели несовременными или зазнайками. Таким не доверяли, ибо казалось, что они считают себя лучше других. Юля коверкала слова и не сомневалась, что при необходимости сможет разговаривать правильно, со всеми реверансами и «данкешенами», как в их среде называли принятые у интеллигенции речевые обороты. Ведь она воспитывалась в семье, посещала детский сад, училась в школе, а не прозябала на улице. Просто она гибкая и ведет себя как все. И вот, когда она попала в другую среду, с другими правилами, выяснилось, что переключиться на нормальный язык невозможно. Нужные слова требовалось отыскать в чулане памяти, выстроить их в предложения, отфильтровав от словесного мусора. Все время приходилось быть в напряжении, чтобы не ляпнуть лишнего, но слова-паразиты все равно слетали с языка. Пока подбирались слова, забывалось то, что хотела сказать, и выглядело, будто ей вовсе сказать нечего. И Юля чувствовала себя ущербной, глупой.

Впервые, кто она такая есть, Юле разъяснила мать Артема, Полина Тимофеевна. На момент знакомства ее несостоявшаяся свекровь показалась Юле чопорной и несчастной. Бывшая преподавательница вуза, из-за безденежья вынужденная переквалифицироваться в менеджеры по продажам. Мужа нет и, возможно, никогда не было – на эту тему в ее доме не говорили. О том, что тема эта закрыта, Юля узнала в первый же день пребывания у Темы в гостях, когда бестактно поинтересовалась: а где его папа? На что мама нервно поджала губы и так же нервно ответила, что в приличном обществе подобные вопросы задавать не принято, едва переступив порог.

– Впрочем, откуда вам знать, что принято в приличном обществе! – поправила узкие очки Полина Тимофеевна, всем своим видом показывая, что Юля им с сыном не чета.

– А че я такое спросила? – вступила в спор Юля.

– О боги! За что мне это? Все, все едут из деревни, и не куда-нибудь, а в Санкт-Петербург!

– Я не из деревни, а из города! Между прочим, из большого!

– Из самого большого, из Опухликов. Чем глуше провинция, тем короче юбки! – с брезгливостью кивнула она на оголенные ноги Юли.

В этой семье Юля прожила всего неделю. Точнее, целую неделю, и это много, учитывая непростой характер матери Артема. Артем – двадцатидевятилетний балбес – в ту пору пребывал на больничном. Ничем серьезным молодой человек не болел, просто решил устроить себе отдых. Сходил в поликлинику, отсидел в коридоре длиннющую очередь, сочиняя, что бы соврать врачу. Через час сидения в мрачном коридоре на неудобной банкетке среди унылых, в основном немолодых людей, обсуждающих болячки, из рук вон плохое обслуживание везде и непомерно высокие цены на все, Артему стало казаться, что он на самом деле болен. Его добил сквозняк в коридоре, организованный крупногабаритной сердитой врачихой. Проходя мимо, она на глазах у изумленных бабушек распахнула окно. Бабушки покинули свои места и пересели подальше от окна. Но и там было довольно холодно. Лицо врачихи имело настолько суровое выражение, что бабули, еще минуту назад яростно ругавшие правительство, не посмели и пикнуть. Артем на сквозняке чихнул, да так удачно, что обратил на себя внимание вышедшего из кабинета своего участкового врача. Этот невинный чих определил исход его затеи – когда Артем с несчастным видом (болезненную мину сотворить не удалось) явился на прием, врач не стал его долго мучить, что-то пробормотал про хилый организм и кондиционеры, что понаставили везде и всюду, от которых одни вирусы, посмотрел горло, послушал стетоскопом и щедро дал бюллетень на неделю.