Колдовской пояс Всеслава

За одно только был Кирьян благодарен сестре: пытаясь остановить его, взывая к совести, она все же никогда не доносила отцу о проделках братца. Вот и сейчас парень знал, что все сойдет ему с рук.

— А говорят, там по ночам стоны слышатся, а Богша видел: тень вкруг кузни ходила, — как можно более зловещим голосом заговорила Евдокия.

— Богша твой врать горазд, — отмахнулся брат, — а коли боишься, так домой ступай.

— И тебя упырям на растерзание отдать? Ну уж нет, — Дуня стиснула зубы. — Может, ковалей не мор убил, а упырь к ним на кузню зашел да перекусал их? А если упырь кого укусит, так тот сам упырем обернется. А Богша еще на шее дочки коваля следы от зубов видел. А в избу к ним никто не входил, только дух мертвечины почуяли, а может, там никого и не было, может, они неприкаянными в тумане бродят, а тут мы…

Евдокия так старалась отворотить от кузницы брата, что и сама вдруг начала верить в то, что сочиняла на ходу. Выплывающие из молочного облака очертания елей теперь чудились зловещими призраками, протягивающими к девочке колючие пальцы. И только Кирьяна, казалось, ничем нельзя было пробрать.

— Я тем упырям как дам промеж глаз лопатой, так сразу отстанут, — хвастливо махнул он черенком, словно перед ним уже стояла нежить.

Брат с сестрой вышли из леса. На широком лугу туман был еще гуще, виднелся только кусок полоцкой дороги.

Дуняша предостерегающе опять схватила брата за рукав.

— Трусишь? Здесь стой, — и Кирьян шагнул в ту сторону, где должна была стоять кузница. Евдокия, не отставая, побежала следом.

Вот из пелены проступили глиняные стены, черный провал вместо двери, поодаль выплыл могильный курган с крестом. Дуня зябко повела плечами. «Неужто он и впрямь там рыться станет?» Она хотела в последний раз умолить брата уйти, уже привычно протянула к нему руку, и тут из заброшенной кузницы раздался низкий протяжный стон. В утренней давящей тишине он показался оглушительно громким, накрывая детей мощной волной. Кирьян швырнул лопату и первым рванул к лесу. Дуняша, подобрав рубаху, кинулась за ним. Они летели, не оборачиваясь, не разбирая дороги, задыхаясь от быстрого бега. Дуня видела впереди лишь тощую спину брата, ей чудилось, что их догоняют, что вот-вот холодные костлявые пальцы вцепятся в плечо. Девочка оступилась, перелетела через корягу и, раскинув руки, плюхнулась в мягкий мох. Она в ужасе замерла, крепко зажмурив глаза…

Но ничего не происходило, никто не подходил, не трогал ее. Слышно было только, как на все лады щебечут в кронах птицы, приветствуя новый день. Дуня открыла один глаз, по сухой ветке деловито полз муравей. Девочка приподнялась, огляделась. Никого. Кирьян убежал. «Должно быть, не заметил, что я упала. Что же это было? Неужто померещилось? В тумане и не такое почудится, а может то ветер в пустых стенах играл?» Евдокия встала и отряхнула подол. «Ну, может и ветер, только я туда ни ногой, такого-то страха натерпелась. Сам пусть копает, коли ему охота. Я ему не нянька, у меня и свои заботы есть». Девочка гордо вздернула нос. «Копает! — ойкнуло сердце. — А копать-то чем? Лопата у кузни осталась».

Вдовец Яков, дьякон сельской церкви Вознесения Господня, со своим малым семейством жил скромно. Всякий, кто обращался к нему за подаянием, не уходил с пустыми руками. Бабка Лукерья шумела на сына, попрекала, что он за чужими бедами родных детей забывает. А их ведь еще на ноги ставить, Кирьяну в дом жену вести, Дуняше приданое справлять. Яков вздыхал, с матерью соглашался, но совал очередной сиротке краюху хлеба. Евдокия знала — новую лопату купить не за что, да и негде, кузнецы-то сгинули. Придется в ноги к соседям падать, одалживать. А те, покуда свою работу не сделают, не дадут. Сиди до ночи, жди. А уж осень не за горами, урожай убирать, да и подпол батюшка поглубже вырыть хотел. Эх!

«За лопатой сходить нужно», — от этой мысли по спине побежал холодок, а затем, наоборот, стало отчаянно душно. «А ежели то упырь стонал или дочери кузнеца Голубы душа неуспокоенная? Говорят, ее ведь не похоронили, она по дороге пропала. Ой, мамочки…» Девочка развернулась в сторону села, сделала несколько шагов, постояла, вздохнула и побежала… к кузнице. «Мы с Голубой подругами были, авось, не тронет».

У самой опушки Дуняша остановилась, не решаясь выйти. Туман быстро рассеивался, теперь кузница не казалась такой уж мрачной, просто развалина. Никаких стонов, скрипов, даже шелеста. Все тихо. Из травы подле дверного проема выглядывал черенок лопаты. Иди да бери. И Дуня пошла. На цыпочках, оглядываясь, прошмыгнула через дорогу, обогнула остатки забора, затаив дыхание, приблизилась к кузнице, протянула руку к лопате.

— Пи-и-ть, — позвал слабый мужской голос. Сердце прыгнуло как заяц из куста, а ноги мгновенно стали тяжелыми словно каменные. Бежать не было сил. Девочка схватилась за черенок, прижала деревяшку к груди. Сердечко продолжало скакать.

— Пи-и-ть, — опять раздалось откуда-то снизу.