Колдовской пояс Всеслава

«Нежить али живой? Плохо ему». Выставив вперед остриё лопаты, Дуня шагнула к проходу, осторожно заглянула внутрь. Первое, что бросилось в глаза, большие красивые сапоги — сафьяновые, хорошей выделки, с замысловатым узором по голенищу. Селяне подобных дорогих сапог и не видывали, даже гости заезжие в таких ладных не хаживали.

Хозяин богатой обувки лежал ногами ко входу. Это был длинный худой мужчина. Кузница стояла без крыши, света хватило рассмотреть и кожаные порты, и меч, пристегнутый к поясу. Дуня сделала еще шаг вперед. Какой раньше была рубаха незнакомца, догадаться было сложно, от одежды остались рваные окровавленные лоскуты, разметавшиеся по узкой смуглой груди. В левом плече виднелась бурая дыра с почерневшими краями, из нее тонкой алой струйкой вытекала кровь. Рядом валялась переломанная стрела с багровым наконечником. «Из себя дернул, вот и заорал».

Черные, спутанные, давно немытые волосы обрамляли загорелое и одновременно обескровленное лицо с темными синяками под глазами, полуприкрытыми длинными ресницами. Жесткая щетина редкой бороды торчала в разные стороны, узкие потрескавшиеся губы ловили сырой утренний воздух. Незнакомец тяжело и часто дышал.

Таких чернявых людей Дуняша видела только намалеванными[6] на стене церкви, там, где изображали Лестницу Иоанна[7]. Загорелые мужички огромными баграми подцепляли за ноги праведников, карабкающихся по высокой лестнице в Рай. Святые упирались и упорно лезли на верх, восхищая Евдокию. А вот смоляная нечисть пугала девчонку, разглядывая их, она непременно крестилась и целовала нательный крестик. И вот теперь такой же, словно сошедший с фрески неизвестный муж[8] лежал перед ней в бедовом месте. «Неужто черт?!»

— Пить, — совсем уж жалостливо простонал незнакомец.

— Я сейчас, дяденька, сейчас, — Дуняша стрелой вылетела на двор.

«А можно ли черта поранить? Да нет, человек это, помирает бедный. Воды, где взять воды?» У колодца не оказалось ни только ведра, но даже и веревки. Близок локоток, да не укусишь. Девочка вздохнула и вернулась к кузнице. Взгляд блуждал по заросшему бурьяном двору. «Как же набрать воды, и во что? Сапог у него двойным швом прошит, хоть в брод реку переходи, не промокнет. Вот тебе и ведро!»

Евдокия решительно подошла к раненому, схватилась за правый сапог и потянула.

— Эй, ты что делаешь?! Не венчались, а уж сапоги снимаешь[9], — незнакомец, морщась от боли, привстал на правом локте, на девчушку глянули немного узкие карие глаза. «Да это степняк!» — испугалась Дуня, о южных кочевниках в этом лесном краю слышали только страшные байки.

— Я водицы, дяденька, тебе в него хотела набрать. Ведерка при колодце нет, — залепетала она.

— Сильней тяни, — прохрипел чернявый.

Девочка дернула, раненый вскрикнул от боли, но сапог поддался. В нос ударил тяжелый дух немытой ноги.

Как у всякой хозяйки, пусть и совсем малой, у Евдокии на поясе висело много рукодельного добра: мешочек с иглами, ножницы, шильце, гребенка, наперсток, небольшой нож. Вот этим ножичком Дуня безжалостно и прорезала дыру в голенище добротных сапог. Распоясалась, оставив свой скарб в траве. Конец кушака продела в отверстие и завязала. Кожаное ведро-сапог легло на водную гладь колодца, глотнуло влаги, потяжелело. Можно тащить. Первую воду Дуняша выплеснула, смывая нечистое, вторую понесла в кузницу.

Осторожно, чтобы не расплескать, она поднесла сапог к губам чернявого. Тот сделал несколько жадных глотков, опять тяжело задышал. «Умаялся бедный».

— Рану промой да перевяжи, — более твердым голосом приказал незнакомец.

«Перевяжи, чем перевязывать-то?»

— Десный[10] рукав от рубахи моей оторви, — прочитал ее растерянный взгляд чернявый.

— Я за подорожником, а то присохнет, потом не оторвать, — Дуняша выбежала опять, надергала вдоль дороги широких гладких листочков, оторвала от подола своей рубахи по кругу тонкую ленту. Стали видны щиколотки. «Стыдно так-то коротко, да для хорошей перевязки одного рукава нешто хватит, а второй рукав у него уже изодран».

Промытые водой подорожники легли на рану, беленая полоса рубахи обвила смуглый торс.

— Вот, дяденька. Только сапог теперь мокрый, может не надевать пока, пусть сохнет?

— Вода там осталась? Дай еще глотнуть, — незнакомец сел, лоб прорезали морщины. Чернявый прикусил и так искусанную в кровь губу.

— Ты бы полежал, чего вскакиваешь, — попыталась уложить его девочка.

— Не надо, — отмахнулся незнакомец, — одевай сапог. Мне убираться отсюда нужно… в лес меня отведешь.

Дуняша с сомнением посмотрела на раненого:

— Не дойти тебе, дяденька.

— Я да не дойду? — усмехнулся чернявый, показывая крепкие белые зубы с оскалом слегка выпирающих клыков.

— Я только тебе сапожок вот тут прорезала, ты уж, дяденька, не серчай.

— Подарок княжий, — вздохнул незнакомец, — ладно, натягивай.

«Самого князя знает!» — ахнула про себя Дуня.

Мужчина встал, опираясь на плечо девочки, зашатался, ухватился за дверной косяк. Стоя, он казался длинной сухой жердью. Сильные пальцы больно впились в кожу девчушки. Незнакомца кренило вперед.

— Не удержу я тебя, — пискнула Дуняша.