Колдовской пояс Всеслава

— А ты хвастун! «Не бойся, что я со смердом не справлюсь». Справился? — Дуня зло сверкнула глазами.

— Так и справился бы, ты ж ждать не захотела, сама в мужскую драку полезла.

— Стоять — смотреть, как он тебя зарубит?

— Не зарубил бы, и не с такими справлялись, — обиженно пробубнил себе под нос Юрий.

Дуня презрительно фыркнула.

Опять установилось тяжелое молчание.

Болото кончилось, теперь промеж елей шагалось легко, замедлял ход только время от времени встававший на пути бурелом. Девушка, насупившись, по-прежнему прижимала к груди «израненный» котел.

— Починим мы твой котелок, — примирительно первым заговорил Юрко, — Доберемся до Торопца, там кузнецы знатные, выправят.

— Как до Торопца?! — округлила глаза Евдокия. — Мы ведь в Смоленск идем. Я тебе не простота деревенская, Торопец — то где-то на полуночи, в другой стороне.

— До Смоленска, до Торопца, тебе какая разница? — досадливо прикусил нижнюю губу чернявый.

— Как — какая разница? Мне в Смоленский монастырь нужно. Ты же обещал, крест целовал, что меня доведешь!

— Чего ты опять на меня кричишь, вдовица смиренная?! Я тебя до монастыря обещал довести, а про Смоленск то ты сама там додумала.

Дуня задохнулась от возмущения.

— Так от чего ж ты сразу не признался, что не в Смоленск идем?

Юрко не ответил.

— Простоте деревенской можно и не отвечать, — вконец разобиделась Евдокия.

— Дуняш, тебе здесь все равно теперь оставаться нельзя, ни в Полоцке, ни в Витебске, ни даже в Смоленске. Опасно, — Юрий взял ее за подбородок, разворачивая к себе. — С нами поедешь во Владимирскую землю, а там, под защитой светлого князя Константина

Константина Всеволодовича, можешь и в Ростове, и в Ярославле, коли захочешь, монастырь себе присмотреть.

— Так-то далеко, а что дружина твоя скажет? Одна среди мужей. Насмехаться надо мной станут да поглядывать без почтения.

— Да кто ж супротив меня посмеет, об том не печалься, — Юрий ласково улыбнулся. — Дружина моя в Витебске стоит.

— А те баяли, что вы в Витебск сунуться побоитесь.

— Пусть так и дальше думают. Мы вкруг города крутнемся, на смоленскую дорогу их уведем, а потом назад в Витебск воротимся. Горыня там гостя[43] изображает, на торгу товары ростовские разложил, а мы вроде как охрана при нем. Потом до Торопца доберемся, это город Давыда брата Мстислава, союзника князя нашего, помнишь я тебе об нем сказывал, его люди нам лодьи дадут, а дальше к Ярославлю по Волге поплывем. Так вот. Ну, сердитая моя, мир? — он заглянул Дуняше в глаза.

— Мир, — смирилась с судьбой Дуня.

— Так поцелуемся давай.

— Зачем это? — вспыхнула девушка.

— Для замирения, — карие глаза хитро блестели, — положено так.

— В щеку если только, — промямлила Дуняша.

— В щеку не надо? — сделал вид, что не расслышал Юрий. — Так и в губы можно.

Не дожидаясь ответа, он крепко обнял ее и быстро прильнул к губам, обжигая горячим наглым поцелуем. Соприкосновение губ было недолгим, почти мгновенным, но и этого хватило, чтобы сердце пустилось вскачь, а голова закружилась.

— Я так-то не дозволяла, — с пылающими щеками, вывернулась из объятий Евдокия.

— Разве? Прости, а я не понял, — с деланным равнодушием отстранился Юрко.

— Обещал же не обижать! — Дуня никак не могла унять сердцебиение.

— Так нешто я тебя обидел? За спасение свое лишь отблагодарить хотел, что любимого котелка для меня грешного не пожалела, — голос был смиренным, но очи смеялись.

— Мне такой благодарности не надобно, — сдвинула брови Евдокия.

— Суровая какая, ну, хоть ни ведром, ни котелком, ни еще чем не лупишь, и на том спасибо.

— Буду, коли еще так сделаешь, — смущение не оставляло девушку.

— Значит, подожду, покуда сама меня не поцелуешь, — подмигнул ей Юрий, он явно наслаждался ее смятением.

— Долго ждать придется, — Дуня ускорила шаг, чтобы чернявый не заглядывал в лицо.

— Я терпеливый, — полетело ей в спину.

«Хвастун».

— Зато ты теперь всю дорогу об моем поцелуе станешь думать, а не про упырей этих. Сгинули, да и ладно, туда им дорога. Не стоят они слез твоих, да и не вина твоя, что их Бог прибрал. Чего себя дурными мыслями примучивать?

И здесь чернявый оказался прав: ни о родном селе, ни о смерти ведуна, ни о пробирающихся где-то по лесу ворогах, ни даже о распростертом на узкой болотной тропе Некрасе Дуня основательно подумать теперь не могла. Мысли кружили, кружили и, как назойливые осы вкруг спелого яблока, все время возвращаясь к тому, кто мягкой кошачьей походкой шел позади. «Знает, как баб обхаживать, по правилам силки расставляет: улыбнулся, подмигнул, бровью повел, как бы случайно приобнял, смело поцелуй сорвал, а дальше что? Опасный он. О том, что вой умелый, то про себя, конечно, привирает, а вот, что девки за ним табуном бегают, так, видать, правда. Не надо было с ним увязываться. А рядом-то быть еще, ох, как долго!»

— Дуняш, скушай сухарик, а то с утра не ела, — через плечо протянул ей пшеничную корочку Юрко.

— Сыта я, — отказалась Дуня.