Колдовской пояс Всеслава

— Так и шутил вначале, — вздохнула Дуня. Перед глазами стоял веселый с хитрой улыбкой Юрий. Княгиня хихикнула и тут же смущенно прикрыла рот ладонью, она переводила взгляд с убитой горем Евдокии на своего ненаглядного мужа. Беда Дуняши была ей понятна.

— Бояр Куничей за нами люди гнались, — решилась рассказать Дуня.

Князь вздрогнул, но серые глаза были непроницаемы.

— Быть этого не может! — ахнула княгиня.

— Понимаешь ли, что за навет бывает? — нахмурился князь.

— Побожиться могу, дитем нерожденным поклясться! — страшная клятва эхом разлетелась по горнице.

— Что ты, что ты?! — испугалась княгиня. — Не надо такого сказывать, — она набожно горячо перекрестилась.

— Про Куничей помалкивай, поняла! — прикрикнул на Евдокию «архангел», он был не блажным молитвенником, как рисовал его Мстислав, Ростовский князь мог быть грозен.

Дуня спешно поклонилась.

— Эй! — крикнул Константин. — Вдову Юрко Половчанина на двор к нему сведите.

Слово «вдова» оцарапало Дуню. Князь отвернулся, разговор был окончен. Злосчастный пояс так и лежал на мягкой ладони княгини.

Гридень вел Евдокию обратно узкими теремными переходами. «Ради чего любого моего сгубили? Как он сейчас сказал — безделица, блажь? Поддался искушению, позарился на силу ведовскую, а теперь робеет, греха боится, а Юрашик мой…» А слезы все текли и текли по бледным щекам.

Два воя, смущенно отворачиваясь от бабского горя, молча вели Евдокию по улицам большого города. За ними на приличном расстоянии скользил вдоль заборов Тишка — добровольная Дуняшкина охрана.

Ростов был градом гордецом, зазнайкой. Он не прятал богатства от чужих глаз, как Торопец, а выставлял их напоказ. Дуня с удивлением заметила за забором на ветках прихваченные морозом яблоки. Они с бабкой в Корче старались собрать урожай до последнего самого худого яблочка, высушить или вымочить, или в соломку обернуть да в прохладный погреб, чтобы подольше полежали. А здесь, видно, так сыто живут, что и яблоки за еду не считают. Град казался ей чужим и неласковым, его шумная суета, хвастовство в каждом завитке резного наличника, безразличие к беде одинокой гостьи, всё невольно вызывало отторжение у молодого израненного сердца. Наслаждаться красотой Ростова Великого Евдокия не могла.

— Пришли, — толкнул крепкую тяжелую калитку один из воев.

Дуню охватило волнение. Как ее встретят? Она робко вошла во двор. Взору предстал новенький, не успевший еще почернеть сруб двухъярусного терема, увенчанный небольшой светлицей, ряды хозяйственных клетей, распахнутая дверь конюшни, в углу стояли умело сбитые сани. Везде чувствовалась заботливая рука. Раньше Дуне казалось, что у бесшабашного Юрия хозяйство должно быть в запустении, и готовилась почему-то увидеть покосившиеся хоромы с обвалившейся крышей. Правильно, простота деревенская, он же не смерд корческий, а кметь княжий, и без него есть кому за хозяйством приглядеть.

— Эй! — крикнул княжий вой. — Есть кто?! Я вам хозяйку привел!

Из конюшни выскочил взъерошенный паренек в распахнутом кожухе. Широкое с крупным носом лицо уставилось на незнакомку. Из дома выбежали, на ходу запахивая душегрейки, старуха и баба лет сорока, обе с такими же широкими лицами и крупными носами. Одна порода. За бабой жалась курносая девчушка лет семи, на плечо упала тонкая озорная косица.

Все четверо изумленно взирали на испуганную Евдокию. Последним неспешной походкой из сеней вышел старик: расчесанные на ровный пробор седые волосы, белая до пояса борода, крючковатый нос, суровый взор из-под кустистых бровей. Он был похож на филина. Важно без суеты дед подошел к княжьему вою, вроде как поклонился, но тоже с горделивым достоинством.

— Чего надобно, Гаврила?

— Хозяйку вам по велению светлого князя привел. Вдова Юрки вашего, — кивнул он на Дуню.

— Как вдова? А Юрко наш где?

— Сгинул под Ярославлем, должно, убит, только она спаслась.

Обе бабы и девчушка истошно заголосили:

— Юрушка наш, голубчик, на кого ж ты нас покинул?

— Вы бы в дом хозяйку завели, а потом бы плакались, три дня по лесам брела.

— Пойдем, хозяйка, — надменно махнул головой старик. — Тебя как величать?

— Евдокией, — несмело ответила Дуня.

— Ну, заходи в дом, Евдокия Юрьева[69]. Откуда будешь?

— Из Полоцка.

— А приданое значит тати разграбили? — прищурился дед.

— Бесприданница я, — честно призналась Дуня.

— Похоже на Юрку, — вдруг всплакнул старик. — Ты никому, Юрьева, про то не сказывай, — он стыдливо утер слезы, — говори, что приданое дорогой сгинуло. Я — Акинф, а то бабка моя Матрена, а то дочь моя Варька — вдовица, да детки ее — Клим и Стешка. Хозяйство здесь ведем.