Колдовской пояс Всеслава

Снег прибывал, ветер сметал легкие сугробы в узкие борозды. Перебираясь через них, Евдокия проваливалась уже по колено, но продолжала, сцепив зубы, брести на юг. Вначале от бега было нестерпимо жарко, капли пота текли по лбу и вискам, теперь же сырость лезла под душегрейку, пальцы рук и ног начинали мерзнуть, ими все время приходилось шевелить.

Короткий день угасал, быстро темнело, нужно искать ночлег. «Может залезть на дерево? А ну, как засну да свалюсь, падать мне никак нельзя. А на снегу можно заснуть и насмерть замерзнуть. Огниво!» За спиной так и болтался бабкин котелок, там лежало и подаренное Жданом огниво. «Разведу костер и подремлю возле него, авось не замерзну».

Дуня спустилась в овраг. «Вот здесь и запалю, в темноте со дна света не видно будет. Еще валежником с боков прикрою». Все казалось, что за ней гонятся. Но идти ночью опасно, можно окончательно сбиться с пути, бродить по кругу или еще хуже — выйти прямо на неприятеля.

Маленький костерок кинулся пожирать сухие ветки, раздобытые Дуняшей под большой елью. В животе урчало. А ведь она не ела со вчерашнего вечера. Как велел обычай, они с Юрием не касались свадебного угощения, раскрасневшиеся и немного смущенные молодые сидели во главе стола и принимали поздравления и здравицы. И только поздней ночью наедине разломили пшеничный каравай, ах каким он был вкусным, медовым, как губы любимого. От воспоминаний Дуня опять залилась слезами. Она порылась в котелке и достала пару обмороженных красненьких яблочка — и это дар Юрия, его последний подарок. «Давай, поедим, дитятко, да за здравие батюшки твоего помолимся. Я ему обещала». Свернувшись калачиком на колючем лапнике, Евдокия уснула.

Проснулась она в утренних сумерках, ноги лежали в золе поверх давно остывших головешек. Утерев лицо снегом и пожевав яблочко, Дуня поднялась на ноги.

— Надо идти в Ростов. Юрий жив, он ждет меня уже там, волнуется. Он сильный, дружина крепкая. Ушкуев одолели и с этими должны справиться… Он жив.

«Жив, жив», — как заклинание шептала она, продираясь сквозь кустарник, перешагивая сугробы, огибая завалы сухостоя.

Навстречу ей вылетела стайка встревоженных синиц. Дуня вздрогнула. Из-за ели внезапно вышел Кирьян, похудевший, вконец оборванный, но бодрый.

— Ну, здравствуй, сестрица, — широко улыбнулся он, — резво бежишь, едва догнал.

— Кирьянушка! — обрадовалась Евдокия, кидаясь ему на шею. — Кирьянушка, отощал-то как.

— Так не мед за тобой по всей Руси матушке гоняться, — подмигнул брат.

— Бежим, нам в Ростов надо, людей созвать. Моих спасать нужно, они гибнут. Быстрее! — она дергала его за рукав.

— Поздно бежать, — потупил взор Кирьян, — нет их больше, полегли все.

— Как все? — слова брата плохо доходили до сознания. — И… Юрий?

— Всех перебили. Вдова ты опять.

Елки и исхудавшее лицо брата поплыли перед глазами.

— Дуня, Дуня! Ты чего?

Евдокия завыла, как воет волчица над мертвым волчонком, в голос отчаянно, безнадежно. «Полегли все… Всех перебили. Как же так?!»

— Ну, будет, будет убиваться, — обнял ее за плечи брат. — Не в бедности прибывать станешь, у мужа покойного чай в Ростове двор богатый, заживешь.

Дуня резко отстранилась от Кирьяна.

— Ты же предупредить обещал! — гневно выкрикнула она.

— Так и предупредил. Думаешь, кто твоему муженьку с дерева знак подал? Он увидел да в лес тебя погнал.

— Так разве раньше нельзя было?!

— Нельзя, — равнодушно пожал плечами Кирьян.

— А откуда ты знаешь, что я замуж вышла? Ты следил за нами все это время, следом как тень крался, а не помог! — Дуня задыхалась, воздух стал каким-то тяжелым, плотным.

— Ты просила знак подать, я, как смог, подал, — шмыгнул носом братец. — Теперь отдавай, что обещала. Уговор был. Я видел, он тебе в руку сунул, — Кирьян шагнул к ней, Евдокия невольно отпрянула назад.

— Не дури, Дунька, добром сама отдай!

И тут она увидела того — другого. Брата больше не было, да его давно уже не было, только она не замечала, не хотела замечать. На нее из глубины небесно-голубых глаз взирало оно. Когда непоседа мальчуган приоткрыл потаенную дверцу и впустил в себя это? И как легко оказывается перешагнуть черту. Стало жутко.

— Отдай! — повторил чужой хриплый голос.

«Что делать? Шею мне сейчас свернет, а пояс я князю должна снести, как Юрашик велел».

— Чего отдать-то? — наивно захлопала она ресницами. — То муж мне калиту с серебром сунул.

— Пояс ведовской давай, сука! — угрожающе двинулся к ней Кирьян.

И тут она вспомнила торопецкую уловку Юрия, как он едва не всучил князю свой кушак. Мстислав ведь поверил, чуть не схватил со стола простую тряпицу.

— Погоди! — остерегающе вытянула она руку, затем вынула заправленный за кушак топор и кинула на снег, потом медленно, подражая мужу, начала развязывать свадебный пояс, сняла с него бабий скарб, кошель, отряхнула расшитое полотно, золотая тесьма заиграла на бледном дневном свете.

— Бери, — протянула она Кирьяну.

Брат порывисто схватил кушак, внимательно стал рассматривать ярославкий узор. Дуня напряженно ждала.

— Тот ли? Уж больно новый? — заводил он носом.