Колдовской пояс Всеслава

Дуне хотелось, чтобы проводил ее только любимый: посмотреть в последний раз в карие очи, перемолвиться словечком, украдкой коснуться щеки. Ведь это их последний день! Тяжелые шаги воев за спиной вызывали раздражение.

— А зачем они с нами идут? — не удержав досады, шепнула Евдокия.

— Проводить тебя увязались, и дружина вся идти хотела, да я не велел. Нечего там толкаться, пусть в дорогу готовятся.

Дуня, смирившись, опустила голову.

Было морозно, выпавший вчера юный снежок тонким слоем лежал вдоль заборов. Он пыжился сиять, мол, смотрите — я играю на холодном солнышке не хуже седых сугробов. Люди сновали мимо, занятые своими заботами. Раскрасневшиеся с мороза девицы украдкой, пока не видят строгие матушки, улыбались ростовским красавцам. Мужички засматривались на незнакомую молодуху. Евдокия плыла как во сне, ничего не замечая.

— Сюда, — указал Юрий на невысокую деревянную церквушку. Массивный дверной створ был приоткрыт.

— Зачем сюда? — очнулась Дуня, спешно крестясь на надвратный образ.

— Велели сначала с отцом Фотием переговорить, а потом уж в монастырь идти.

— А зачем?

— Ну, что ты заладила — зачем да зачем! Откуда ж я знаю. Пошли. Не бойся, это поп наш ростовский, отца моего знал, теперь здесь уж лет десять как подвизается.

— Давайте быстрей! Мне еще покойника отпевать, — в дверях показался бодренький старичок с узкой длинной седой бородкой. Он, нахмурив редкие белые брови, окатил Дуню суровым взглядом. — Она?

— Она, — кивнул Юрий.

— Проходите.

Опираясь на деревянный посох, старенький священник слегка шаркающей походкой повел гостей внутрь сияющей свечами церкви.

— Ты ко мне, — указал он Евдокии, — а вы пока там постойте.

Вои остались топтаться у входа.

— Сказывай, — изрезанное морщинами лицо с проницательными выцветшими от времени очами вызывало у Дуни трепет.

— Грешна, отче, — прошептала она, губы пересохли и плохо слушались хозяйку. — Мужа своего покойного не любила, обрадовалась, как он помер.

— Чего ж так? — буднично спросил батюшка. Евдокия немного успокоилась.

— Старый был да бил меня, когда и не за что было.

— Так уж и не за что? — священник прищурился.

— Да не за что! — горячо откликнулась Дуняша. — Я старалась, как бабушка меня учила, делала, а ему все не так было.

— Гордыня в тебе, кайся, — усмехнулся дед.

— Каюсь, — смиренно опустила очи вдовица. — А еще я грешна, врать много приходилось, уж все и не упомню.

— Давай о главном, о том, что с языка сорваться хочет.

— Дитя ношу от полюбовника, — едва слышно вымолвила Дуня. — Не возьмут меня?

— Который отец чада твоего? — махнул батюшка посохом в сторону трех ростовцев.

— Чернявенький, — вздохнула Дуняша.

— Заставил тебя блудник этот? — старец прикрыл левый глаз.

— Нет, полюбовно. Не возьмут меня, да?

Отец Фотий наложил на голову исповедующейся епитрахиль, прошептал молитву, дал Дуне поцеловать крест.

— Его зови. А сама там постой.

Евдокия растерянно подошла к Юрию.

— Тебя кличет.

«Надо было про дитя помалкивать, да как смолчать на исповеди?!»

— Так пойду, — подмигнул ей Юрко, — давно посохом по хребту не получал.

Чернявый что-то долго тихо говорил и говорил. Дед хмурился сильнее и сильнее.

— Брось, избавься прочь! — услышала Евдокия гневное восклицание старца.

«Это он обо мне блуднице!» — она почувствовала, что ноги подгибаются.

— Сожги! В огонь бесовское! — опять закричал дед, потрясая посохом над головой Юрия.

Чернявый что-то возражал.

— Велел, велел. А если он тебе идолища поганые велит поставить, тоже побежишь?

«Нет, не про меня», — Дуня облегченно выдохнула.

Юрий продолжал напористо шептать.

— Под венцы лучше ступайте, — раздраженно перебил его батюшка, — давно пора хомут на шею надеть! Скачешь, что молодой козел, а уж седина скоро полезет. Держать венцы кто станет?

— Вон, вои мои, — кивнул Юрий на притихших в сторонке Твердятича и Ждана.

— Иди, дитятко, — ласково проговорил Фотий Дуняше, — повенчаю я вас, честной женой станешь.

— Да нет, не надо. Я в монастырь, — испугалась Евдокия, косясь на Юрия. — У него невеста в Ростове просватана.

— Вот ведь змий ползучий, — таки огрел Юрия по спине посохом старец.

— Я за обиду невесте по ряду уплачу. Венчай нас.

— Не надо венчать! Я в монастырь! — стала противиться Евдокия.

— Да какой тебе монастырь, — не утерпев, вмешался Твердятич, — коли ты брюхата?! О дитяте подумай.

— О каком дитяте?! — развернулся Юрко.

Дуня заметила, как сначала побелело, а потом побагровело от ярости его лицо:

— Так вот какой подарочек ты мне через год передать хотела! Хороша мать, дитя родное, что рубаху, готова отдать!

— Я же ни к кому-нибудь, а к отцу родному, — пыталась перекричать его Евдокия.

— Цыц! — стукнул посохом старец. — Обручать вас буду! Меня покойник заждался.

— Так ему уж куда спешить? — хихикнул Ждан и тут же получил костяной рукоятью по загривку.