Колдовской пояс Всеслава

— Задолжал я кметю своему Георгию как раз шесть гривен, за него тебе, Евстафий, отдаю. А сю бабу считать пока женой Георгия Половчанина. А там видно будет.

Князь пошел в терем, суд свершился. Акинф сиял, что купол соборной церкви. Маланья, со словами: «Рано радуетесь. Еще посмотрим», скрылась в толпе. Куничи важно прошествовали мимо, младший нагло подмигнул Дуняше. Видно, исходом они тоже были довольны, ну или делали вид, что довольны.

— Что, сестрица, осилили недругов? — откуда-то из-под руки вывернулся Тишка.

— Осилили, — за Евдокию похвалился Акинф. — Пойдем домой, Юрьева, пироги есть.

— Пойдем, Тиша, с нами, — позвала паренька Дуня.

— Нет, я пирогов не ем, брюхо от них болит, — хихикнул мальчишка и пропал.

Хозяйка и ее тиун шли по гудящему, шумному городу. Теперь Дуняшу привечали, ласково улыбались и кланялись. Она кланялась в ответ.

Была половчанкой, а стала ростовчанкой. Город ее принял. «Только Юрия рядом нет».

Они завернули в свой проулочек, у ворот стояла богато одетая небольшого росточка девушка. Она была моложе Дуняши, совсем юная. По короткому вздернутому носику Евдокия сразу признала сестру Куничей. Евпраксия нервно теребила перекинутую через плечо косу, красивые тонко изогнутые брови хмурились, щечки горели. Акинф, низко поклонившись боярышне, первым шмыгнул в калитку, Евдокия хотела войти за ним, но соперница заслонила ей проход.

— Так вот ты какая, разлучница! — звонко пискнула девица. — И тебе мой Юрка понадобился. Из-за тебя с ним беда приключилась, кабы не ты, у нас свадьба уже была бы! — голос срывался от волнения.

Евдокии хотелось выкрикнуть: «Да причем здесь я, коли это твои братья решили его сгубить?», но она лишь устало спросила:

— Чего тебе надобно? — Дуне хотелось побыстрее попасть во двор.

— Будь ты проклята, ты и плод твой! Родится не в срок, уродливое, кривое, косое; красота твоя сгинет, счастья тебе во век не будет, — Евпраксия говорила быстро, словно повторяла чьи-то заранее заученные слова.

— Ох, дурная ты девка, — сочувственно улыбнулась Дуня, — нешто не знаешь, что проклятье, как муха надоедливая, покружит, покружит да назад к тебе и вернется. Домой ступай, пока няньки искать не кинулись.

— Не видать тебе Юрия! Никогда его не увидишь! И тебе он не достанется! — не унималась девица.

— Да, ты что-то знаешь! — подалась вперед Евдокия. — Где он? Сказывай! Ну, чего замолчала, язык сразу примерз?

Боярышня, испуганно захлопав ресницами, бочком стала отходить к выходу из проулка, но Дуня резким прыжком перекрыла ей дорогу.

— Где муж мой, куда ироды-братцы твои его дели? Знаешь ведь! — Евдокии хотелось схватить глупую девку за грудки и трясти, пока та не сознается.

— Не знаю я ничего. Мне домой надобно, — девица пыталась обойти разъяренную соперницу. — Пусти, я закричу!

— Скажи, умоляю тебя, скажи! Христом Богом молю! — Дуня упала на колени. — Где он?

Юная боярышня, подобрав полы широкого понева, кинулась бежать. Евдокия растерянно смотрела ей вслед.

— Опять на снегу сидишь, — высунулся из калитки Акинф. — Ударила тебя? Коза она у них избалованная.

— Коза — это я, — поднялась Дуняша, стряхивая легкие снежинки.

— Отдохнуть тебе, Юрьева, надобно, — покачал головой дед.

Ночь была лунная, сквозь небольшое окошечко лился голубой свет. Евдокии не спалось, пережитое за день не давало погрузиться в блаженную дремоту. Молодая хозяйка вертелась с боку на бок, вздыхала. Сон не приходил, и Юрашик не хотел с ней говорить, видно, обиделся за то, что за чуб его хотела выдрать. Дуня встала, прошлась по горнице, подошла к красному углу, зашептала молитву и тут…

Половица скрипнула, негромко, приглушенно. Медленно стала приоткрываться тяжелая дубовая дверь. В щель просунулась чья-то голова. Кто-то незамеченным хотел пробраться в горницу. Евдокия вжалась в стену, рука стала ощупывать лавку. Где-то здесь до сих пор неразобранными лежат ее полоцкие пожитки. Пальцы нащупали рукоять Молчанова топора. Черная тень втиснулась в дверной проем, шагнула к лежанке. В лунном свете отчетливо проступил рубленный овал лица и длинный нос. Истома! Пришел удавить ее. Из двери за ним скользнула другая небольшая фигурка.

— Берегись, сестрица! — заорал Тишкин голос. Детская тень прыгнула на шею боярскому гридню. Тот, как котенка, отшвырнул мальчишку.

Дуня не раздумывала, она широко размахнулась топором и нанесла боковой удар в жилистую шею, потом еще и еще. В глазах помутнело. «Я убила его!»

— Хозяйка?! — в дверях появился дед Акинф с поднятой над головой горящей лампадой.

В неровном свете от масляного фитиля ему открылся распластавшийся на полу лицом вниз большой мужчина. Рядом вся в крови с зажатым в руках топором, с безумными глазами на осунувшемся челе стояла Евдокия. Возле нее чесал ушибленный затылок Тишка.

Дед перевернул труп.

— Здорова, Юрьева, не хотел бы я тебе под руку попасть. Кто ж такой? — он поднес лампаду ближе. — А знаю, гридень Куничев.

— Вы чего двери на ночь не запираете?! — зашумел на Акинфа мальчишка.

— Ворота-то закрыты, зачем еще и дверь запирать? Никогда не запирали. Чего у нас брать-то? — проворчал старик.