Колдовской пояс Всеслава

— Нет больше никого. Мы с Горыней живы-то остались благодаря Ждану. Его ранило крепко, он упал, а мы спиной к спине подле него стали, чтобы его не добили. Так последними и остались, они все подступиться к нам не могли. Злятся, бранятся, а не подходят, умаялись. Тут владимирский воевода и предложил: «Сдавайтесь. Живы останетесь», и крест поцеловал. Ну, мы и согласились. Твердятич из-за детей, я из-за вас, — он погладил живот жены. — Ну, они слово свое сдержали. Избили крепко да в поруб владимирский кинули, а так вот живы. Ждана мы выходили, вой, правда, теперь с него никудышный. Нога срослась неправильно, хромает.

— А выпустил вас кто?

— Знакомец наш, Мстислав Удатный[76].

— Почему Удатный? — улыбнулась Дуня.

— Так после битвы на Липице его теперь все так и кличут. Мстислава заслуга, что выстояли. Да и пояс ведовской, удачу приманивающий, теперь у него, Константин подарил. Так вот. Признал меня старый волк, корзень с своего плеча отдал и коня. «Баба, — говорит, — твоя брюхатая в Ростове», а я рыдать. Не знал ведь, что с тобой. Мысли всякие страшные бродили. А ты вон, хозяйничаешь у меня. Как там сынок наш? Скоро на свет Божий появится?

— С чего это сынок? — вдруг насупилась Евдокия. — Девка это.

— Как девка? — Юрий вскочил с лавки.

— А так, девка. И еще троих тебе дочек нарожу, за то, что ты обещался мне малой жениться, а сам тут с боярами ряды дорогущие рядил. Так что девки, — вздернула нос Дуня. — Ну, а там уж если по бабам гулять не станешь да хмельным упиваться, так уж и быть пятого сынка тебе рожу.

— Гляди ты, коза какая! — скрестил руки Юрий, и тут же притянул к себе жену, жарко целуя. — Будет тебе и девка, но этот — сынок.

Эпилог

Январь 1237 г.

Боярыня Евдокия Яковлевна склонилась над колыбелью. Малышка Параскева никак не желала засыпать, она не рыдала, не хмурила бровки, не сучила ножками, а просто таращила большие черные глазищи на расшитый полог люльки и, затаив дыхание, прислушивалась к материнскому голосу. Все ей было интересно в этом новом, незнакомом мире.

— Отчего же не спит моя ладушка, не закрывает глазки мое солнышко? — ворковала Евдокия, слегка покачивая колыбель.

Из соседней горницы доносился богатырский храп, перемежающийся детским сопением. Это, умаявшись за день, крепко спали их с Юрием четверо сыновей. Не было только самого старшего Дмитра. Прошлым летом его успели оженить, и теперь он жил своим двором, к весне ожидая первенца.

Пять сыновей, темно-русых и кареглазых, произвела на свет Евдокия, и вот долгожданная радость — доченька, ненаглядная, любимая, уже в пеленах занянченная, залюбленная и избалованная.

— А все твой батюшка виноват. Ну, отчего всегда, как он хочет, получается? — сетовала дочери Дуняша. — Кабы не упрямец отец, так уж замуж тебя сейчас выдавали бы, приданое готовили. А это, видишь, какая малая в колыбели полеживаешь. Сыновей ему вперед подавай. Улыбаешься? Смешно тебе? Я когда на свет народилась, так бабуля Лукерья уже в моих годах была, а я, срамно сказать, старуха, все детишек рожаю.

— Ворчишь точно, как старуха, а так-то еще ничего, есть за что подержаться, — Юрко подсел рядом и приобнял жену, серебряная борода защекотала шею.

Ростовский боярин Георгий Андреевич раздобрел, округлился щеками, стараниями супружницы обзавелся солидным животиком, но был еще крепок, ловок, а раскосые глаза блестели все тем же озорным огоньком.

— Ну, и чего наши бабские разговоры подслушиваешь? — улыбнулась Евдокия. — Шел бы спать.

— Студено без тебя, греть иди.

— Да как идти? Она голос мой слушает да тихонечко лежит, а как замолкаю, так реветь начинает.

— Варьке прикажи, пусть понянчит.

— У нее и вовсе не заснет. Посиди со мной, — Дуня перебралась к мужу на колени, — я ее сейчас убаюкаю, гляди, она уже зевает. Спи, Параскевушка, спи.

Дочь улыбнулась, словно ей предлагали поиграть.

— Ну, что ты с ней будешь делать? А говорят, рать в Востока идет, — помолчав, добавила Дуня, — булгар на Волге пожгли. Люди дурное болтают. Что ж будет-то, Юрашик? — она плотнее прижалась к широкой груди мужа.

— Что будет, то и будет. К чему заранее гадать? — неопределенно махнул Юрий.

— И до нас дойдут? — Дуня беспокойно глянула на дочь.

— Чего ты вдруг всполошилась, мало ли чего на торгу болтают? Бог дает, живи пока, детей вон расти.

— Да так, отчего-то сегодня князя Константина вспомнила да княгиню его, царствие им небесное. Сгорели две свечечки, — Евдокия перекрестилась. — Не смогла она без него на этом свете жить, он помер, и она как травинка увяла.

— Из-за Липицы он заморил себя, совестливый был, не смог пережить, что столько людей православных в землю загнал. Хороший князь, да так вот случилось, — голос Юрия стал сухим.

— А князь Василько на матушку Марию похож, такой же веселый, добрый. К пирам да ловам только уж больно охоч, и наш старшой, дурной, за князем хвостом ходит. В молитвах не хотят прибывать, а все бы им озорничать, бедовым, — вздохнула Евдокия.

— Пусть княже порезвится, век его короток, блаженным стать успеет.