Колдовской ребенок. Дочь Гумилева

– Ой ли? – Всё неуловимо дамское в облике Марты Генриховны вдруг словно стерло тряпкой – той, в мутном мелу, которой протирают школьную же доску. Подбородок сделался каменным, а берет вдруг перестал напоминать шляпку. – Вы ведь лишенец, аристократ, вы и в городе-то чудом живете, под Дамокловым мечом высылки. Ваша дочь – вдова… сами лучше меня знаете, чья она вдова. Подобные дела никогда не закрывают до конца. Неужто будет лучше для вашей Елены оказаться в детском доме? Вы слыхали про систему Макаренка? Для вашей ли это девочки? Не лучше ли… не благоразумнее ли быть незаметней?

– Точки над «i» по крайности расставлены. – Энгельгардт поднялся, вдруг сделавшись моложе. – Всегда хотел знать, как вы, учители, теперь объясняете детям эту поговорку? Превративши добрую русскую букву в иностранку?

– …Что?! – Марта Генриховна сбилась.

– Так, пустое. – Энгельгардт рассмеялся. – Да, я аристократ, замечено со всей справедливостью. И, хотя поприщем своим я избрал стезю вполне мирную, в моей крови – десятки поколений воинов. Десятки. Положив руку на свою же артерию, я слушаю рассказы о взятии Иерусалима. И весь боевой опыт моих предков учит: не уступать. Никогда. Ни пяди. А там – будь, что будет. А гибнешь, так побольше прихвати на тот свет. Благодаря этой немудреной концепции бытия мы обыкновенно и побеждали. Авось Господь и на сей раз не оставит своих.

Лицо заведующей учебной частью медленно серело. Если б это видела Лена, она подумала бы, что словно «переводная» картинка вдруг начала мутнеть обратно. Но деду подобного образа в голову, конечно, не пришло.

– Вы… вы… – Пальцы заведующей впились в украшавшую лацкан камею.

– Николай Александрович!! – стук в дверь и молодой голос услышала из своей комнаты и Лена. – Наидрагоценнейший Николай Александрович! Дозволено ли будет войти?

– Входите, Юрий Сергеевич, – безмятежно отозвался Энгельгардт.

…Юрий Сергеевич Задонский, студент из соседней квартиры, из девятой. Когда Лена была помладше, добровольно брал на себя роль «лошадки», и получалось у них недурно. Лена, понятное дело, была уланом. Замечательная «боевая шашка» тоже исходила от Юрия Сергеевича – его детская. Сколько своих былых игрушек, даже калейдоскоп, он предоставил в Ленино владение!

Но отчего Задонский, впрочем, и обыкновенно веселый, так весел теперь, для Лены осталось неясным: дверь затворилась.

– Простите, я некстати? – молодой человек коснулся ладонью лица, словно пытаясь стереть ликующую улыбку.

– Нимало, даже и кстати. Ваше мнение, мнение биолога, весьма ценно для нашей беседы. По школе на Кирочной, изволите видеть, разгуливает бледная трепонема. Между тем досточтимая Марта Генриховна, заведующая учебной частью школы, полагает, что это не чрезмерно опасно для учащихся, и рекомендует мне отпустить в школу внучку.

– В Леночкиной школе? Люэс? – Задонский подобрался. Вдруг сделалось отчего-то заметно, что молодой человек не только хорошо сложен, но и отлично гимнастически тренирован. Под аккуратно выглаженной белой сорочкой (он зашел запросто, в жилетке) заиграли мускулы. – Вот так так… В старших классах, как я понимаю?

– В средних. Врожденный.

Двое мужчин, юный и пожилой, перекидывались репликами над поникшей береткой педагога, будто теннисными мячами.

– Мой… Директор моего института… Как раз собрался в Москву… – Лицо Задонского приняло зловеще суровое выражение.

– Наиотлично. Такие вот дела, извольте видеть, творятся в наших городских школах. Вы ведь еще увидитесь… с патроном? До его отъезда?

– Перестаньте! – Заведующая резко вскочила. – Хорошо, пусть ваша Елена сидит дома до сентября, раз вы ради нее способны всю школу взорвать…

– Вы только сейчас это поняли?

Своего рода шлейфом стремглав выбежавшей заведующей в воздухе отчего-то на несколько мгновений повис легкий запах нафталина. Вероятно, она заботливо перекладывает им одежду на ночь.

– Отбились. – Энгельгардт улыбался. – Благодарю, из вас вышел превосходный засадный полк. Но позвольте, Юрий Сергеевич… Какой институт, какой директор? Еще давеча был не директор, но ректор, и не институт, но университет.

– Николай Александрович! – Улыбка Задонского, было согнанная, с торжеством воротилась на прежние позиции. – Я ведь за вами шел… Благоволите посетить ненадолго мою холостяцкую берлогу… Я умру, если не изолью своих новостей.

– Умрете безусловно, лет через шестьдесят. Но да не проведете их в печали. – Энгельгардт отечески обнял молодого человека за плечи. – Ведите, ведите в свою берлогу, да еще холостяцкую.

* * *

Поняв по шуму из коридора, что угроза миновала, Лена одеваться передумала. Горделиво швырнула лифчик с уже обоими чулками на пол и забралась обратно в постель, к выглядывающей из-под подушки книге. Каникулы так каникулы!

Книга попалась уж очень интересная, хотя и жутковатая немного. В ней рассказывалось о семье художника, переживающей осаду Парижа. Осаду пруссаками, это не тараканы, это немцы, а запомнить легко.