Колдовство

Это замечательный роман. Автор не только убеждает читателя оставить свое скептическое отношение к событиям, описанным в романе, но и поверить в них. Вот как в манере Вергилия Апулей описывает возможности могущественной ведьмы: «колдунья власть имеет небо спустить, землю подвесить, ручьи твердыми сделать, горы расплавить, покойников вывести, богов низвести, звезды загасить, самый Тартар осветить!»[8] Но это не следует воспринимать всерьез; дальнейшие образцы ее искусства преподносятся с юмором. «Кабатчика одного соседнего и, значит, конкурента, обратила она в лягушку. И теперь этот старик, плавая в своей винной бочке, прежних посетителей своих из гущи хриплым и любезным кваканьем приглашает». Следующий фрагмент представляется и вовсе сплошным гротеском: «Судейского одного, который против нее высказался, в барана она обратила, и теперь тот так бараном и ведет дела». Автор рисует вроде бы обычный мир, где, однако, вполне возможны подобные метаморфозы. Впрочем, этот же мир может временами становиться и ужасным, на это явно намекает и стиль повествования, и грубоватый юмор, призванный на защиту от зловещей магии. В то время верили, что смех может защитить от страха. Девятая книга содержит, пожалуй, наиболее показательный фрагмент. В ней рассказывается о жене, за распутство изгнанной из дома мужа. Замыслив месть, отыскала она ведьму и потребовала, чтобы та чарами извела ее мужа. Ведьма насылает на беднягу тень некой умершей насильственной смертью женщины. «Почти что ровно в полдень на мельнице появилась какая-то женщина, полуприкрытая жалким рубищем, с босыми ногами, изжелта-бледная, исхудалая, с лицом, почти целиком закрытым распущенными, свисающими наперед волосами, полуседыми, грязными от пепла, которым они были осыпаны; черты ее были искажены следами преступления и необычайной скорбью. Явившись в таком виде, она кладет тихонько руку на плечо мельнику, словно желает с ним поговорить наедине, уводит его в спальню и, заперев дверь, остается там долгое время». Когда работники, не дозвавшись хозяина, врываются, наконец, в комнату, никакой женщины там нет уже и в помине, а хозяин висит в петле на одной из потолочных балок.

Разумеется, этому фрагменту древнего романа можно подобрать множество аналогичных современных историй о призраках, но стоит обратить внимание на то, что в нынешних страшилках жертва обычно сама является грешником, следовательно, сверхъестественные видения как бы вполне уместны, а появление вестника смерти, который, по словам Апулея, исходит из подземного мира, оправдано самой природой первородного греха. Но у Апулея нет даже намека на справедливость воздаяния. Есть лишь зависть или ненависть, вооруженная магическими способностями. На мельницу к вполне положительному честному мельнику является призрак и одним своим видом, а возможно, и другими тайными способами, о которых Апулей умалчивает, доводит беднягу до петли. Похоже, против такой злобы в этом мире не должно быть никакой защиты, кроме разве что тайных ритуалов, которыми, кстати, владел и сам Апулей; священных ритуалов высшей богини — Изиды, одним из божественных проявлений которой является Прозерпина, «ночными завываниями ужас наводящая, что триликим образом своим натиск злых духов смиряешь и над подземными темницами властвуешь, по различным рощам бродишь, разные поклонения принимая».

Именно эта богиня освобождает Апулея в конце от его собственной метаморфозы, напоминая ему, что «когда, совершив свой жизненный путь, сойдешь ты в царство мертвых, то, как видишь меня сегодня здесь, так и там, в этом подземном полукружии, найдешь ты меня просветляющей мрак Ахеронта, царствующей над стигийскими тайниками и, сам обитая в полях Елисейских, мне, к тебе милостивой, усердно будешь поклоняться».

Благополучный конец, как в сказке, не умаляет, однако, серьезности истории, кипящей всеми видами человеческих страстей. А «триликий образ», смиряющий натиск злых духов, подчеркивает ужас явившейся мельнику мертвой женщины. Разумеется, нет и намека на то, что мельник отличался особой праведностью, но не стоит требовать слишком многого от автора. Он все же писал роман, а не философский трактат. Но призрак женщины словно бы обретает дополнительную реальность волею великой Исиды. Благодаря ее божественной силе все магические действия становятся более достоверными. А ведь в те времена роман Апулея знал весь просвещенный мир.