Колдунья-беглянка

Ольгу охватил азарт, заслонивший чувство тревоги. Была в этом своя странная прелесть – шагать с потайным фонарем под полой сюртука, с двумя пистолетами в жилетных карманах, с пристроенным на поясе кинжалом в ножнах, зная, что вскоре предстоит проникнуть в чужое жилище с целью беззастенчивого его ограбления. Даже если учесть, что украсть им предстояло, с точки зрения людей практичных, сущую безделицу, преступление они готовились совершить самое настоящее. Хороша барышня, насмешливо подумала Ольга, осталось только на проезжих дорогах экипажи останавливать, живописно прикрывшись черной полумаской…

Они свернули с улицы, направились вдоль высокой чугунной решетки, ограждавшей двор. От них протянулись длинные тени, если кто-то наблюдал из темных окон, видел их как на ладони, но тут уж ничего не поделаешь…

Скоро решетка закончилась, и продолжением ограды стала глухая стена конюшни и каретного сарая. От нее-то отделилась, двинувшись им навстречу, темная фигура.

– Ну что, Федот? – тихонько спросил Анатоль.

– Сколько ни торчу – тишина… Будто в доме и нет никого. Во дворе никто не появлялся, в окна никто не выглядывал… Дрыхнут все до единого.

– Не скажи, – прошептал Фельдмаршал. – По только что доложенным сведениям, трое и впрямь дрыхнут без задних ног, но там есть непьющий управитель, который, надо полагать, на любой шум подхватится… а также, что прискорбнее, еще и кавказский горец, имеющий дурную привычку ночами бдеть. Насколько я знаю этих горцев, при нем наверняка имеется либо нечто острое, либо стреляющее, либо то и другое вместе…

– Один?

– По Степушкиным уверениям, один…

– Ну, это не страшно, – важно сказал Федот. – Главное, чтоб переполох не поднял, чтоб мы его успели первыми… У меня вот и мешок припасен, махорка туда насыпана, – он тряхнул прижатым к боку свертком. – Проверено на абреках, на Кавказской линии… да, если точно, у них же и перенято. Когда мешок человечку на голову набросишь, он, размолотой махорки вдохнувши, враз в изумление приходит, сознательно сопротивляться уже не способен. Тут его, раба божьего, и вяжи, благословясь… У меня и веревка припасена, новенькая, из немецкой лавки Шенкмана, на ней хоть гирю вешай, хоть слона персидского тащи – выдюжит… Калиточка на щеколде, замка нету, я уже проверил.

– Ну что ж, господа ночные тати… – сказал Анатоль твердо. – Пойдемте? Во-он она, дверь, справа… Стенки держитесь…

Он просунул лезвие кинжала меж чугунных прутьев решетки и поднял щеколду. Проворно извлек скляночку, плеснул масла в массивные трубчатые петли и, подождав немного, потянул калитку на себя. Она открылась почти бесшумно, и все трое мигом проникли во двор. Гуськом прокрались мимо конюшен – внутри сторожко всхрапнула лошадь…

Вот, наконец, и дом. Согнувшись в три погибели, чтобы их не заметили из окон первого этажа, они добрались до двери. Вылив остатки масла в дверные петли и бережно спрятав завернутую в платок опустевшую склянку, Фельдмаршал сунул лезвие меж косяком и дверью и медленно повел его вверх. Послышался едва уловимый щелчок – открылась внутренняя щеколда.

– Неплохо у меня получается для первого раза… – сквозь зубы процедил Фельдмаршал. – Талант в землю зарывал, оказывается… Пошли!

Он тихонько потянул дверь на себя и первым исчез в темноте, за ним внутрь проскользнул Федот, Ольга вошла последней, пытаясь сразу же сориентироваться согласно старательно изученному архитектурному плану.

Темнота стояла непроглядная, крепко попахивало онучами и кислой капустой. Справа раздавался густейший храп – там, насколько угадывалось, имелась приотворенная дверь в людскую, обитатели каковой, судя по храпу и явственно долетавшему запашку сивухи, проснуться могли разве что после пушечного выстрела над самым ухом, да и то предположительно.

Послышался тихий скрип – это Фельдмаршал приоткрыл дверь в коридор. Сразу стало светлее – напротив двери оказалось высокое окно. Еще несколько мгновений, и они уже стояли в коридоре, чутко прислушиваясь. Направо, вспомнила Ольга, нам нужно направо…

Туда Фельдмаршал и свернул. Точнее, попытался…

– Аррчхи! – раздался резкий возглас, и на него кинулась верткая фигура в чем-то длиннополом, обдавшая их запахом чеснока и бараньего жира.

Сохраняя присутствие духа, Фельдмаршал отступил на шаг, подставил нападавшему подножку – и тут же на бдительного стража насел здоровенный Федот, с маху накинув ему на голову мешок. Тот, как и предсказывалось, обмяк, задергался, заперхал – и Федот, обрушив кулак на четко очерченную мешком макушку, принялся проворно вязать обмякшего пленника. В считанные мгновения рот у него был заткнут тряпкой и завязан, руки-ноги спутаны.

– Охулки на руки не положим… – пропыхтел Федот, отдуваясь. – Счас я его на крылечко-то выволоку, чтобы в доме не услышали, если стенать начнет. А на улице-то пусть стенает, сколько его немазаной душеньке угодно…

Он справился быстро, вернулся, и они еще немного постояли в коридоре. Теперь можно было различить в лунном свете картины на стенах, лепнину под потолком, вычурную мебель – судя по обстановке, хозяин и впрямь не страдал нехваткою средств.