Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России

Здесь, кроме явной агрессии по отношению к колдуну, актуализована семантика границы, перерождения, «выворачивания неаизнанку» — колдуна заставляют выйти из его бесовского пространства, освобождая от сотрудников, сиречь силы[285].

Примеры можно множить[286], но психологический смысл подобных действий понятен — символически унизив предполагаемого колдуна или даже просто узнав, что его напоили или как-то еще подшутили над ним, люди перестают его бояться и тем самым избавляются от гипнотической власти (власти то ли самого колдуна, то ли собственной тревоги). Как и физическая расправа, имеющая целью запугать предполагаемого колдуна, символическая агрессия действует освобождающе. Это отражено в представлениях о том, что колдун, которого напоили, только на свою се?мью может делать[287] — его власть над остальными членами общины исчезает:

А на чужого-то он — не получатся, своих стал портить-то[288]; Напой — и он не будет колдовать чужих-то, а вот на свою тожно скотину и на свою се?мью[289].

Любопытно, что в рассказах отражены опасения колдунов быть напоенным:

Колдуны-те, оне с тобой из одной кружки даже не пили, если понесешь ты в чашке, дак они сливат[290].

Для одной информантки эта фольклорная модель обернулась личной драмой — по ее словам, в результате подозрительности колдуна она получила порчу, с которой мучалась всю жизнь.

Мне де-ко… Лет 17 мне было, больше не было. Молоденька. Меня-то… Знаю, кто мне посадил! И что и… Ну, в общем, в гостях были[291], и я ходила пить подавала, всё. Он, мужик-от, пришел, я подала ему пить, он: «Пей себе». А где же я стану пить вперед мужиков! Раньше их место были, всюду следили, всё. Нонче ведь ничё… Вот. «Я, — мол, — не буду. Не буду пить». Я… Большая чаша перед ём стояла. Тожно дедя пришел, вроде как у папки брат. «А что, — говорит, — ты один не пьешь? Ешь и пей. Она, — говорит, — перед тобой пить не будёт». Вот так сказал. «Ну, не будет, дак меня поменет». Вот я вот только приехала, и что, меня вот как <…> Топеря, конечно, надо было лучше попить, я бы не мучилась[292].

И снова о власти

Колдовской дискурс, за исключением, пожалуй, ситуаций удачной насмешки над знатким, утверждает власть «колдунов» над «жертвами». Думается, что вера в колдовство в известном смысле являет собой переразвитие идеи личного влияния, характерной для малых социумов, как и в целом в магических представлениях подчеркивается и абсолютизируется человеческая воля, воля «хозяина» (ср. [Адоньева 2004: 66–78]). В рассказах она описывается как сила или метафорически отчуждается от человека в виде разнообразных существ (маленьких, сотрудников, бесов), ей подчиняются слоны и амбары, насекомые и чужие коровы.