Колеса

— Нет, ко мне. — Когда машина тронулась, она положила руку на локоть Бретта. — Я тоже не уверена в том, что мой отказ понятен. Просто я, наверное, иначе мыслю, чем это принято сегодня, — во всяком случае, до общего уровня я еще не дошла. Очевидно, я старомодная…

— Ты хочешь сказать, что сначала я должен жениться на тебе?

— Нет, я так не говорю, — резко возразила Барбара. — Я вообще не уверена, хочу ли я выходить замуж, — у меня ведь есть моя карьера, верно? Да и ты, я знаю, не из тех, кто женится.

— Вот тут ты права, — усмехнулся Бретт. — Так почему бы нам не жить вместе?

— Все может быть, — задумчиво произнесла она.

— Ты это серьезно?

— Не уверена. Наверно, это может стать серьезным, но подожди немного. — Она помедлила. — Бретт, дорогой мой, если ты предпочитаешь, чтобы мы какое-то время не виделись, если каждая наша встреча будет приносить тебе огорчения…

— Мы ведь это уже пробовали, верно? И ничего не вышло, потому что я скучал без тебя. — И он решительно произнес: — Нет, все останется по-прежнему, даже если мне и будет порой трудно. К тому же, — весело добавил он, — не можешь ты вечно говорить мне «нет».

В машине наступило молчание. Бретт свернул на Вудворд-авеню и поехал на юг.

— Сделай для меня кое-что, — сказала вдруг Барбара.

— Что?

— Закончи картину. Ту, которую мы сегодня смотрели.

Он удивился:

— Ты хочешь сказать, что это может что-то изменить в наших отношениях?

— Не уверена. Я знаю только, что это — часть тебя, крайне важная часть, нечто такое, что сидит внутри и должно быть выпущено наружу.

— Как солитер?

Она отрицательно покачала головой.

— Леонард верно сказал: у тебя большой талант. Автомобильная промышленность никогда не даст тебе возможности полностью проявить себя, если ты до конца дней своих будешь заниматься только моделированием.

— Послушай! Я закончу картину. Я в любом случае собирался ее закончить. Но ведь и ты тоже в автомобильном деле. Где же твоя лояльность?

— Оставила в конторе, — сказала Барбара. — Она при мне только до пяти вечера. А сейчас я принадлежу сама себе и хочу, чтобы ты тоже принадлежал сам себе и был подлинным Бреттом Дилозанто.

— А как я узнаю этого малого, если встречу на улице? — Бретт задумался. — О'кей, значит, живопись — моя стихия. Но знаешь ли ты, какие трудности ждут художника, любого художника, как трудно стать великим, добиться признания и, кстати, хорошей оплаты?

Они свернули на дорогу, которая вела к скромному бунгало, где жили Барбара и ее отец. В гараже уже стояла серая машина.

— Твой старик дома, — сказал Бретт. — Что-то сразу стало холодно.

Мэтт Залески находился в своей оранжерейке, примыкавшей к кухне, и, услышав шаги Бретта и Барбары, входивших через боковую дверь, поднял на них глаза.

Он пристроил оранжерейку вскоре после того, как купил этот дом восемнадцать лет назад, переехав сюда из Уайандотта. Переезд на север, в Роял-Оук, олицетворял тогда для Мэтта продвижение вверх по лестнице материального благополучия по сравнению с тем, как он жил мальчишкой со своими родителями-поляками. Оранжерейка была его хобби, в ней он проводил время, чтобы сбросить с себя напряжение, которое накладывала на него работа на заводе. Но это редко помогало. К тому же, хотя Мэтт по-прежнему любил причудливую форму, бархатистость и даже запах орхидей, которые он здесь выращивал, усталость, накапливавшаяся за день, превратила заботу о цветах из удовольствия в тяжкую обязанность, о которой тем не менее он никогда не забывал.

Вот и сегодня вечером, вернувшись всего час назад — а он дольше обычного задержался на заводе из-за критической нехватки материалов — и наскоро поужинав, он решил, что надо заняться пересадкой и перемещением цветов, так как дольше это уже нельзя откладывать. Когда раздался шум машины Бретта, Мэтт уже переставил несколько растений — последней была желто-пурпурная Masdevallia triangularis — в более влажное место, где лучше ощущался ток воздуха. Он осторожно поливал цветок, когда Бретт и Барбара вошли в дом.

— Привет, мистер Зед, — сказал Бретт, появляясь в открытой двери оранжерейки.

Мэтт Залески, который терпеть не мог, когда его называли «мистер Зед», хотя и еще кое-кто на заводе называл его так, что-то буркнул вместо приветствия. Барбара подошла к ним, чмокнула отца и ушла на кухню готовить горячий солодовый напиток.

— Ух ты! — вырвалось у Бретта. Решив проявить к хозяину внимание, он принялся оглядывать полки, заставленные горшками, и свисавшие с потолка корзиночки с орхидеями. — До чего же это здорово, когда у человека есть свободное время, которое он может отдавать такой красоте. — Он не заметил, как при этом поджал губы Мэтт. Указав на Catasetum saccatum, которая росла на полочке среди еловой коры, Бретт с восторгом добавил: — Какая красавица! Точно птица в полете.

На мгновение Мэтт оттаял, залюбовавшись вместе со своим гостем роскошным пурпурно-коричневым цветком, протянувшим вверх свою чашечку и причудливые лепестки.

— Пожалуй, в самом деле похожа на птицу, — согласился он. — Я этого раньше никогда не замечал.