Колесница Джагарнаута

Странно. Искаженное самым неприкрытым гневом лицо вождя вдруг приобрело клоунское, шутовское выражение. В чем дело?

Оказывается, вождь сощурил один глаз, а другим показывал на свою руку, а на руке кончики пальцев потирали кончики других! «Плати!» — недвусмысленно говорил всем своим видом великий вождь! И в то же время он с видом кликуши, базарного диваны выкручивался, вывертывался и вопил так, что, наверно, его слышали во всех шалашах и чаппари кочевья:

— О дочь наша! Ты растравила кислотой мне сердце! Ты растлила святыню нашей бессмертной души! Несчастная ты у нас рабыня!

Ах так! Алексей Иванович вздохнул с облегчением. Для степного князька товар и честь — часто понятия однозначные. Ладно! Ты поворачиваешь высокие понятия благородства, родительской любви, родословной, знатности, степного рыцарства в русло самого откровенного торгашества!

И он задал сакраментальный, но столь излюбленный на Востоке вопрос:

— Сколько?

Значит, все просто. Ты стонал и причитал, ты убивался, что родная дочь твоя влачит участь рабыни, что свободолюбивую дочь джемшидского племени превратили в жалкую невольницу. Ты горишь местью и благородным гневом! А сам что делаешь? Отец? Вождь джемшидов? Ты бесстыдно начинаешь торговаться из-за родной дочери, словно она кобыла или корова. И ты, потомок царей в двадцати поколениях, не видишь в этой своей базарной повадке ничего стыдного, ничего позорного!

И раз в этом выход из трагического положения, пусть будет так.

— Сколько?

Но сидевший словно на гвоздях Аббас Кули не дал вождю ответить. Он, контрабандист, разбойник, проявил благородства и понимания в тысячу раз больше, чем этот степной царек, потомок великого Ялангтуша. Аббас Кули встал, поклонился и сказал:

— Ты не прав, вождь. Тысячу раз не прав. Занавес заблуждения закрыл от тебя истину. Ты не видишь ничего сквозь свои ресницы. Дочь твоя не рабыня. Дочь твоя добыта великим воином в честном бою. Была пролита кровь! Ножом девушка отстояла свою честь. В священном Коране начертано: «Женщина добыча». Ваша дочь стала добычей, и ее ждала участь невольницы. Но великий воин с боем освободил ее, приблизил дочь джемшида, возвысил ее, возвел на трон уважения, сочетался с ней браком!

— Но выкуп! Выкуп!

— По закону войны выкуп за девушку и женщину не полагается. Про это тоже записано в Коране. И твоя дочь, о вождь джемшидов, и без выкупа жена великого воина. И она родила от него тебе внука, тебе, у которого нет ни одного сына, ни одного внука. Гордись внуком, сыном твоей дочери Шагаретт!

Впав в настоящий раж, Аббас Кули уже кричал на вождя джемшидов, размахивал руками, убеждал очень горячо, сыпал доводами, похожими на проклятия.

— Потише на поворотах, — предостерег его по-русски Мансуров. — Что бы он ни говорил, молчи. Он может навредить мальчику.

Однако Аббас Кули мчался уже на коне ораторства, и его остановить мог бы только дракон, а вождя драконом он никак не желал почитать. «Старый контрабандист, дряхлый песочник, — называл он его наедине с Алексеем Ивановичем. — Ну и тесть попался великому воину!»

Аббас Кули говорил еще долго со всем пылом убеждения. Закончил он так:

— Мальчики происходят от мужской силы, девочки от женской слабости. Радуйся, джемшид! Твоего внука породил великий воин, и ты теперь будешь жить в мужском поколении. Есть кому надеть на тебя саван, есть кому положить тебя в могилу! Вознеси молитву, поклонись великому воину и возликуй!

Не из таких простаков был вождь джемшидов, чтобы поддаться на пустопорожний звон слов.

— Бьешь ты языком пустословия в барабан красноречия, контрабандист Аббас Кули! Мы и без твоей болтовни радуемся. Судьба посмеялась над нами, а мы посмеялись над судьбой. Мы забрали в стоимость выкупа за нашу любимую дочь мальчика! Вот как! Мы взяли выкуп позора нашей дочери и усыновили мальчика. Мальчик — наш сын. Мы порешили отобрать мальчика от нашей загрязнившей подол своих одежд дочери. Мальчик отныне сын вождя джемшидов! Мы знаем, русский командир приехал за мальчиком. Мы отвергаем права русского на мальчика. Мальчик наш сын. Убери руки от мальчика, кяфир!

— Господин вождь, где мой сын?

На вопрос Алексея Ивановича вождь ответил:

— Сын наш здесь!

Но звонко и открыто прозвучал в шатре женский голос:

— Молодец из молодцов. И ты, Алеша, не слушай нытья и причитаний этого человека, который называется моим отцом. Он кричит здесь о позоре рабыни. А кто позволил увезти меня из кочевья, кто смотрел сквозь пальцы, когда любимую дочь Шагаретт похитили, отдали в лапы торговцев живым мясом, а?

Шагаретт вошла без чадры, по-степному. Затененные длинными густыми ресницами глаза ее горели в отсветах лучей, падавших через отверстие меж шерстяных полотнищ шатра. Чуть сдвинутые у переносицы иссиня-черные брови, описывающие две узких, гордо вскинутых дуги, оттеняли безукоризненно белоснежное лицо, без признаков румянца. Обрамленная короной волос, лишенных всяких украшений, голова гордо покоилась на лебединой шее.

«Как она высокомерно разговаривает с родным отцом! Впрочем, высокомерие подобает ей — чуду непринужденного величия».