Колесница Джагарнаута

Алексей Иванович все еще стоял посреди юрты и глазам своим не верил. От такого невероятного совпадения можно растеряться, поверить во всякую чертовщину. Кто мог подумать, что этот самый хан Номурский раньше был профессором Санкт-Петербургского университета, а позже занимал такой же пост в Туркестанском Восточном институте. Удивительно — профессор, востоковед, ученый с мировым именем на самом деле вождь полудиких, первобытных прикаспийских кочевых племен!

Есть от чего растеряться. Хотя теряться в подобных обстоятельствах и не следует.

Малость растерялся и сам Гардамлы. Он старался показать, что он не в восторге от получившейся ситуации. И не потому, что побеспокоили его бесцеремонно в момент довольно-таки интимного времяпрепровождения. Он сидел на подушках и одеялах по-домашнему, в одном нижнем белье. Мог он оправдаться, что день стоит уж очень душный и жаркий. Но его выдавало присутствие очень молоденькой особы, с оголенными пухлыми, в нежных ямочках ручками, ослепительной в своей откровенной, едва прикрытой легким покровом наготе. Сам Николай Николаевич, круглоголовый, круглолицый, с морковными щеками-персиками, со своим толстым брюшком, жирными, пухлыми ногами, впритирку обтянутыми белоснежными исподними, с прильнувшей к его жирному плечу феей — пери, так и просился на аттическую фреску «Вакх и Ариадна».

Ничуть не конфузясь, Гардамлы ласково сказал туркменочке:

— Мой ученик. Нечего прятать от него личико. Он простак и мальчишка, мой ученик, вроде родственник. — А уж обращаясь к Анжиниру, добавил по-русски: — Наша супруга… Ты, Алеша, изрядный нахал. Вторгся. У нас медовый месяц. Страдай, вожделей, завидуй! Впрочем, ты там, в Ташкенте, я помню, по бабам не слишком…

— А вы, Николай Николаевич, слишком… — довольно сердито заметил Анжинир. — У Любочки в Ташкенте вон какой пацан вымахал… А папаша вон где, оказывается… устроился!

— Не хами, Алеша. Не похоже на тебя. Что ж, грешки прошлого. Ну что ж, садись… А ты, Гузель Гуль… подай нам чаю. Видишь, молодой человек мучается жаждой. Садись, Алеша, садись, рассказывай, что тебя потянуло в наш Дженнет, в наш рай, к нашим гуриям. Кстати, мою гурию зовут по-русски Прелестный цветок. Впрочем, полагаю, ты не забыл наши уроки… лекции. — Николай Николаевич уже вполне оправился от шока, вызванного внезапным появлением своего студента. Он болтал: — С точки зрения твоей, Алеша, аул Дженнет богом забытая дыра, ад кромешный. Но ты так думаешь потому, что ты славянин, европеец. А мы тюрки — все наоборот. Вам едкий запах овечьего навоза — отвратно, а для нас атр — духи. Вам жара — смерть, нам — эликсир жизни! От пустыни у вас в глазах темнеет, а тюрку — простор, благорастворение воздусей! Так-то! Завези меня, туркмена, в лес — зачахну. Сам знаешь — биология. — И без всякого перехода вдруг, придвинувшись к Алексею Ивановичу, проскрипел: — Зачем пожаловал в Дженнет? Давай рассказывай, дорогой ученичок. Да откровенно! Пойми, здесь мы хозяева.

Странно было слушать после столь добродушной болтовни такой свирепый тон и даже угрозу!

Очаровательница Гузель Гуль исчезла. На пороге уселся здоровый джигит с винтовкой. Но в открытую дверь видно было, что Иван Прохоренко спокойно водит взад и вперед коней по песочку. Даже на таком расстоянии Великий анжинир разглядел, что пограничник спокоен, важен, преисполнен достоинства. Фуражка с зеленым верхом щегольски сидела на его голове, оставляя на свободе лихой казацкий чуб. Ремни и сапоги блестели на солнце, карабин сиял надраенным суконкой дулом за спиной, а шашка в новеньких ножнах только-только не волочилась по песку. Шашка привлекала внимание толпы мальчишек. Они ходили за прогуливавшим коней франтом пограничником стайкой и, разинув рты, пялили глаза на шашку.

Аббаса Кули не было видно. Наверняка, по своему обыкновению, он шнырял по аулу.

— Что они от него хотят? — устало спросил профессор.

— Они видят на ненавистном кяфире саблю Сардар Ишан Мурада, и сердца их обливаются кровью, — встрепенулся страж на пороге юрты.

— А кто этот Сардар? — спросил Великий анжинир. Холодок коснулся его сердца.

Все так же ненавистно, даже яростно джигит на пороге проговорил:

— Сардар принял чашу мученичества в бою с проклятым Соколовым-комендантом. Это он, комендант, сказал вот тому кяфиру: «Возьми саблю себе! Ты убил его. Трофей твой». О хан, позволь мне рассчитаться с проклятым.