Колесница времени

— Ага, ага, ага. У нас тут просто. Разбирайте картонные тарелки, пластиковые стаканы, все сами, сами, у нас крепостных слуг нет.

Жаренные на углях стейки оказались превосходными. Катя получила свою порцию и села в шезлонг рядом с Петром Алексеевичем Кочергиным.

— Молодец, что приехала, — похвалил тот, прожевывая кусок мяса. — Вы так дружили в детстве с Женей, как же так получилось, что все связи ваши оборвались, вся дружба?

— Ой, мы и сами это обсуждали. — Катя вздохнула. — Вы же тогда переезжали, она школу меняла. А потом жизнь как-то все перемешала.

— Ну да, жизнь перемешала, много перемен. А у нас потом вот это случилось, — Петр Алексеевич указал глазами на свое инвалидное кресло, — несчастье за несчастьем.

— Как вы чувствуете себя? — спросила Катя заботливо.

— Да нормально. Я уж привык. Очень рад тебя видеть. Такая девчушка ты была умная, светлая.

— Забавная.

Катя подняла взор свой. Данила перед ней.

— Вы с Женей дружили, и ты на нее влияла всегда положительно, — продолжал Петр Алексеевич. — И мы с моей женой, Жениной матерью, всегда радовались вашей дружбе.

— Женя сказала мне о Марине Павловне. Примите мои самые глубокие соболезнования.

— Да, да, но время все лечит. Мы вот с Раей теперь, — Петр Алексеевич глянул на Лопыреву, та говорила в этот момент с Женей. — Погости у нас. Как видишь, круг друзей у нас тут небольшой, но все люди хорошие. И место к отдыху располагает.

— Ага. Parva domus, magna quies — малое жилище, великий покой, — хмыкнул Данила, — что ж, подставляй чашу.

— Кладбищенский юмор оставь при себе, — приказал ему отец.

Катя подставила свой пластиковый стаканчик. Данила налил ей красного французского вина.

— Я спросила, как Женя отсюда до города добирается, она рассказала — шофер у вас работал и убили его. — Катя и тут решила гнуть свою линию, а то все эти разговоры…

— Мы в шоке, — ответил Данила.

— Жалко парня очень, — кивнул Петр Алексеевич. — Я сначала даже не поверил. А к нам из полиции приезжала женщина-следователь.

Он так воспринял визит майора Лили Белоручки.

— Найдут убийцу, — сказала Катя, — но все же это как-то неприятно. У вас такой тихий поселок, я поняла, многие в особняках не живут.

— Тут охрана в поселке, правда, надежда на нее фиговая. — Петр Алексеевич махнул рукой. — Фархада, шофера нашего, у станции убили. А там разный народ бродит — хулиганы, молодежь. А он приезжий. К тому же, как бы это покорректней сказать — смуглый, внешность восточная. Напали какие-то подонки.

— Был Фархад, и нет Фархада, — Данила налил вина в стакан и себе и выпил. — Тетя, радость моя, выпейте за духовные скрепы!

— Ты же знаешь, я не приемлю алкоголь, — откликнулась Лопырева.

— Так я крюшончику плесну. — Данила отправился к мачехе-тетке. — Крюшончику за здравие вашего приятеля-крепостника. Или за то, чтобы его паралич скорее хватил! Тост за то, чтобы консерваторы-мракобесы все передохли поскорее и не портили больше воздух своей вонью!

— Думай, что говоришь, — одернула брата Женя. — Папа, ну скажи ты ему…

— Я его в детстве не порол, а надо было пороть как сидорову козу, — сказал Петр Алексеевич.

— Ты прекрасно знал, папа, что я псих. Что если меня кто пальцем тронет, я и убить могу, — ответил Данила и тут же широко ясно улыбнулся. — Ну что вы, в самом деле? Я же шучу. Я шучу, прикалываюсь. Тост за «Капитанскую дочку», за злодея-батюшку Емельку Пугачева, тост за «Я пришел дать вам волю!», тост за декабристов, готовых умереть за свободу. Тост за «Тупейного художника» и Алешку Карамазова, что хотел расстрелять генерала, затравившего крепостного мальчонку борзыми псами! Тост за великую русскую литературу, что одна лишь может вынести приговор всему этому нашему новоявленному мракобесному дерьму!

— Вот, как раз в твоем духе — тост за дерьмо! — хмыкнул Герман Дорф.

— Ты опять хочешь, чтобы нас тут всех стошнило? — спросила Женя.

Данила отвернулся. Через пять минут он покинул патио. К жаровне встал Герман Дорф.

Накатили сумерки. И сад и патио окутал ночной ноябрьский мрак.

Сразу же ярко загорелись фонари на веранде и подсветка на аккуратных садовых дорожках, выложенных плиткой. Катя почувствовала, что, несмотря на горячую еду и вино, она начала замерзать в своем шезлонге. Она встала размять ноги.

Все вроде как наелись. Журчал вялый разговор. Герман открывал новые бутылки с вином. А потом словно возникло второе дыхание — все опять начали активно есть.

Вольный воздух рождал новую волну аппетита.

И Данила снова появился возле жаровни. Положил себе мяса на картонную тарелку и сел на перила веранды.

К восьми часам все очень организованно перешли из патио, где стало невероятно холодно, в дом — не в столовую и не на огромную кухню, отделанную мореным дубом, а на уютную стеклянную террасу. Тут в горшках у стен и на стеллажах стояли комнатные растения, которые осенью убрали из сада.

Ждал и накрытый к чаю стол. Катя подумала: а кто накрывал его? Где эта невидимая, неслышимая горничная-филиппинка?

— Катя, берите варенье вишневое, — предложила Раиса Павловна радушно, — это по старому нашему семейному рецепту. Волжский рецепт.