Колесо фортуны

Дин-дон! Дин-дон! Всех, кто жив на свете,
На судилище зову!
Дин-дон! Дин-дон! Прометея дети,
Вот вам чудо наяву!
Пламенных юнцов и старцев мудрых
Гул колоколов скликает к нам,
Трепетных девчонок златокудрых
И холодных, благочинных дам.
Короли, философы, матроны
Толпами стекаются сюда —
Все, чью мудрость стрелы Купидона
Вдребезги разбили без труда.
Движутся с улыбкою притворной
Те, кто, длани к небу устремив,
Воплями на паперти соборной
Заглушают совести призыв,
Кто в слезах в смирении унылом
Гасит сердца похотливый зной…
Фарисеи с янусовым рылом,
Встаньте молча предо мной!
Всех зову: еще не преступивших
Розами увенчанный порог,
Девственной душою не вкусивших
Ни страстей любовных, ни тревог.
Кто готов отведать яд и ныне
На распутье потрясенный встал:
Здесь — благоуханная богиня,
Там — безгрешной жизни идеал;
Кто уже знаком с хмельною чашей
И спешит бесстыдницу обнять —
Возвратитесь, юноши, чтоб нашей
Многомудрой лире внять!
Наконец, кто пил eе лобзанья,
Жертвы необузданных страстей,
К нам, на суд! И дайте показанья
Против обольстительницы сей!
Дин-дон-дон! — летит по всем дорогам.
Гогот черни слышится вдали.
В кандалах, прикованную к дрогам,
Шлюху Афродиту привезли.
Вот она, блудница, что от века
Род людской морочила всегда.
Не она ль смутила человека
Красотой запретного плода?
Стой, мамзель! Иль мыслишь, как доселе
Справедливой кары избежать?
Ты не у Людовика в постели!
Здесь тебе помост, а не кровать!
Не к чему сегодня строить глазки,
Повторять кокетливую ложь.
Не спасут заученные ласки —
Этого судью не проведешь.
Вот, каналья! Нет тебе пощады!
Ну-ка юбку заверните ей!
Плетью — хвать по розовому заду!
Так! Еще раз! Всыпьте посильней!
Слушайте! В судебном протоколе —
Все ее злодейские дела,
В чем она призналась поневоле,
Хоть сперва юлила и лгала.
Венценосцев, королей суровых,
Призванных строжайше чтить мораль,
Сладострастьем уст своих медовых
Заманила сводница в сераль.
Там не раз носители короны
Делались подобием скота,
И об этом в хронике Назона
Есть весьма занятные места.
А желаешь избежать скандала —
Как Юпитер поступай, тайком:
В грязь швырнет он мантию, бывало,
И тотчас становится быком.
Впрочем, маскировка под скотину
Многим Зевсам нынешним под стать
Прав народ, велевший властелину
В чистом поле травку пощипать!
Их сердца мертвы для состраданья
(Что ж! Им раем кажется земля),
Гложут их безумные желанья.
Тигр и тот добрее короля!
Возле коронованного зверя
Суетятся сводни и дельцы,
Фавориткам отпирая двери,
Добывают деньги и венцы.
И нередко — о, предел коварства! —
Шлюха в царский кабинет войдет,
В сложную машину государства
Пальцы беспрепятственно сует.
Королям слепым она — как посох,
Слабоумным — библии взамен.
Разве в Дельфах не оракул в косах
Предрекал нам близость перемен?
Грабь! Дави! Иди любой дорогой!
Не страшись разгневанной молвы!
Только леди Пифию не трогай —
Иначе не сносишь головы.
Скольких шельма сбросила с престола —
Ни в каких стихах не передашь!
Сколько образин мужского пола
Вознесла за их любовный раж!
Даже тот прославленный навеки
Гений боя, баловень войны,
Кто, пролив солдатской крови реки,
Мог дойти до Марса и Луны,
Кто на мир безудержно и бурно
Налетал неистовой грозой
И пред ликом дальнего Сатурна
Плакал безутешною слезой,
Тот юнец, кто на вселенском троне
Не привык страшиться ничего,
Был пленен блудницей в Вавилоне,
И — конец владычеству его!
Сладкозвучным голосом сирены
Многих убаюкала она —
Тех, кто к делу рвался вдохновенно,
Чья душа для славы рождена.
Губит жизнь змеиный яд блудницы,
Отравляет радость майских дней.
Сгорблены, мрачны и желтолицы
Юноши, ужаленные ей.
Глянь на них — ходячие скелеты!
Не таких ли хладный ждет Коцит?
Им косу бы дать, и скажешь: это
Смерть сама перед тобой стоит.
Юноши, клянитесь клятвой вечной,
На скрижалях выбейте закон:
Избегать Харибды бессердечной.
И — хвала вам до конца времен!
Добродетель губит эта дама,
Беспощадно гасит мысли свет.
Так — в измятых розах нет бальзама,
Так — в разбитой скрипке звуков нет.
Разрушает Фрина силу духа,
Копошится, источая яд,
В механизме сердца потаскуха:
Миг — и стрелки совести стоят.
Будь велик, будь трижды гениален,
Но спознался с нею — и тогда
Из души безжизненных развалин
Звука не исторгнешь никогда.
Скольких старцев, на краю могилы
Молча вставших с ветхою клюкой,
Афродита дерзко поманила
Нагло обнаженною рукой.
Тот ударил в высохшие нервы,
В дряхлых членах дрожь не побороть,
И безбожно-сладкий голос стервы
Всколыхнул очнувшуюся плоть.
С пагубною прытью загудела
Кровь в застывших венах старика,
Напряглось изношенное тело,
Блещут очи: цель недалека!
Рот признанья жаркие бормочет…
Вдруг она с беспечнейшим лицом
Прыг в сторонку! Встала и хохочет
Над измученным бойцом.
Даже в храмах удалось пройдохе
Грязные обделывать дела.
О, сколь часто сладострастья вздохи
Устремлялись ввысь, под купола!
Сколько слез — из ящика Пандоры —
Лили в церкви тысячи очей.
Сколько, сколько слышали соборы
Ведьмою нашептанных речей!
Как известно, мир сквозь покрывало
Нам чудесней кажется подчас.
С детства стон церковного хорала
Рой видений пробуждает в нас.
Семь раз на день с добрым Михаилом
Добрый состязается Молох.
Каждому великий труд по силам:
Этот славен, да и тот — неплох.
Вдруг — удар! И треснул меч Молоха.
(Бедная! Ее кидает в пот!)
Искренне, без всякого подвоха
Воину иглу она дает…
Томные, упитанные вдовы,
В сорок лет гонимые тоской,
В монастырь отправиться готовы,
Не предвидя радости мирской.
Жгуче-темпераментные дамы,
Проклиная немощных мужей,
Страстно ищут в полумраке храма
То, чего им не дал Гименей.
Горячит им кровь святая вера,
Щеки жарким пламенем горят.
Ах, и здесь печать свою Венера
Ставит на божественный обряд.
Их молитвы — вопли нимфоманки
(Как заметил доктор Циммерман).
Матерь божью в образе вакханки
Ловко им рисует Тициан…
Как-то заподозренную в блуде
Афродиту в ратушу ввели.
Но обмякли слуги правосудья,
Даже слова молвить не смогли.
Ненароком распахнулось платье ль,
Или в этом тонкий был расчет,
Но заерзал в кресле председатель,
У судейских с губ слюна течет.
Ну, какое вынести сужденье?
Сами посудите — как тут быть?
«Девушка… достойна… снисхожденья…
Предлагаю… дело… прекратить!»
К счастью, председателя супруга
Вовремя смогла прорваться в зал.
Председатель замер от испуга
И — преступницу связал.
Даже клир (была она в уме ли?!)
Гадина оплевывала всласть.
Ну и что? Мы даже не посмели
Ей заткнуть разнузданную пасть.
Бедных дам, живущих жизнью сирой,
Без огня и трепета в крови,
Рыцарей с обрубленной рапирой,
Ставших инвалидами любви,
Шлет богиня с пенсией убогой
Отдыхать от гибельных страстей,
А иных пошлет другой дорогой —
К Мудрости, противнице своей.
(Слушай, Мудрость! Радоваться рано.
Погляди на рекрутов своих:
По причине тайного изъяна
Набожность подобная у них.
Улыбнись Амур им благосклонно,
Афродита подмигни хоть раз —
И — увы! — под старые знамена
Каждый дезертирует тотчас.)
Сам альков стал тесен для блудницы.
Извращенной страсти не тая,
Даже пола четкие границы
Преступает хищная змея.
Но довольно!.. Кончим список черный.
Молкнут струны, цепенеет рот.
Бросьте ж ведьму на помост позорный,
Где стервятник мертвечину рвет.
Пусть палач железом раскаленным
Выжжет «Смерть» на мраморном челе,
И со лбом, навеки заклейменным,
Грешницу погонят по земле.
Так вот рек судья об Афродите…
— Кто же тот судья, скажи, поэт?
Где он жил? — Ну, если вы хотите,
Так и быть! Открою вам секрет:
В дни, когда морей земного шара
Христофор Колумб не бороздил,
Не было Кортеса и Пиза

рро,На пустынном острове он жил.
И поэты, струнами бряцая,
Тот клочок неведомой земли
Именем потерянного рая
И преддверьем счастья нарекли.
Но в тот самый миг, когда мужчину
Обманула женщина впервой,
Сорвался в бездонную пучину
Дивный остров грезы золотой.
Грустно он маячит в океане,
Не один корабль его встречал,
Но тотчас в береговом тумане
Разбивался вдребезги у скал.