Насколько можно судить по сохранившимся античным образцам, – а к таковым относятся прежде всего фрагменты эпиталам Сапфо, воспроизводящие подлинные фольклорные свадебные песни, а также LXII стихотворение Катулла, которое, по сути, есть не что иное, как перевод эпиталамы Сапфо, – космологические мотивы составляют обязательную основу композиции этого жанра.[450]
Так, вход жениха и невесты в опочивальню и утренний выход жениха уподобляются соответственно появлению на небе «вечерней звезды» (Геспера по-гречески, Веспера по-латыни) и утреннего светила, невеста уподобляется румяному яблоку – то есть свадьба включается в ритм движения светил и природных циклов; ближе к финалу эпиталамы возникает мотив девственности невесты, уподобляемой срываемому цветку, а соединение жениха и невесты сравнивается с тем, как тонкая лоза обвивается вокруг могучего дерева.[451] Перед Донном стояла непростая задача: воспроизведя основные мотивы эпиталамы, «обойти» щекотливый вопрос о девственности невесты. И, как мы увидим, с этой задачей он блистательно справился.Тексту эпиталамы Донна предпослана «Эклога», призванная пояснить отсутствие поэта на бракосочетании. В ней автор тонко обыгрывает законы жанра, давая ключ к пониманию и своей «свадебной песни», и своей позиции в весьма щепетильной ситуации. Традиционная эклога, восходящая к Вергилию, строилась как беседы пастухов на лоне природы – в английской поэзии жанр этот получил особую популярность после «Пастушьего календаря» Эдмунда Спенсера (1579) и «Аркадии» (опубликована посмертно, в 1590) Филипа Сидни. Но Донн иронично заменяет пастухов на двух дворян – Аллофана (чье имя означает «явленный другим» и «являющийся в других обликах», то есть – «человек света»), и удалившегося в сельскую глушь Идия (чье имя означает «остающийся самим собой»). Аллофан пеняет Идию за его отшельничество, за отсутствие на свадьбе – Идий же возражает, что и живя частной жизнью, он вполне разделил радость придворного празднества: