Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

С другой стороны, Донн явно отталкивается от популярных в конце XVI – начале XVII в. трактатов, посвященных ars moriendi – искусству умирания. Этот род сочинений, повествующих, как правильно и достойно христианину уходить из жизни, как прощаться с близкими и отрешаться от земных привязанностей и забот, как приуготовлять себя к встрече с Создателем, не мог быть незнаком Донну. В Англии особой популярностью пользовались два трактата такого рода: анонимное «The Art and Craft to know well to Dy» («Искусство и умение умирать достойно»), созданное около 1500 г., существовало в многочисленных списках и оттисках с резных деревянных досок, самые поздние из которых датируются началом XVII в., и изданный в 1620 г. в Антверпене трактат иезуита Роберта Беллармина (Bellarmine) «De arte bene moriendi» («Об искусстве доброй смерти») – он-то, видимо, и был известен Донну, если учесть, что в проповедях настоятеля собора Святого Павла встречаются многочисленные аллюзии на иные работы этого автора.[787]

Для жанра ars moriendi характерен акцент на переменчивости человеческого жребия и неожиданности горечей и испытаний, венцом которых является смерть. Так, один из трактатов утверждает:

«Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра – больны; сегодня счастливы, а завтра – поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра – ввергнуты в нищету; сегодня прославлены, завтра – опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра – мертвы… О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья – к горечи, от здоровья – к болести, от наслаждения – к скорби, от спокойствия – к тревогам, от силы – к слабости – и точно так же от жизни перехожу я внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!»[788]

Достаточно сравнить этот пассаж с началом «Обращений к Господу…», чтобы сходство бросилось в глаза:

«Переменчива и жалка участь человека; мгновение назад был я здоров – но вот я болен. Я дивлюсь внезапности перемены, что обратила все к худшему, не ведаю, чему ее приписать, как не ведаю имени для нее. Мы ревностно заботимся о нашем здоровье, тщательно обдумываем питание и питье, принимаем во внимание, каким воздухом мы дышим, предаемся упражнениям, что пойдут нам во благо: мы тщательно вытесываем и полируем каждый камень, что ляжет в стену этого здания; наше здоровье – плод долгих и регулярных усилий; но – мгновение ока – и пушечный залп все обращает в руины, разрушает и сравнивает с землей… О, жалкая участь человека: не отмеченный печатью Господа нашего, который, Сам будучи бессмертен, вложил в нас искру, отсвет этого бессмертия, дабы могли мы раздуть его в яркое пламя, – и вместо того задули, дохнув на него первородным грехом».[789]

Заметим и еще одну параллель. Все трактаты, посвященные «искусству умирания», настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично произнес символ веры: «Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои, желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и миром, что умираю я христианином», – пишет безымянный автор «Спасения человека недужного» – еще одного популярного в XVII в. сочинения этого жанра.[790]

Донн каждый раздел «Обращений…» заключает молитвой. Однако сочинение Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. «Увещевания» – своего рода юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн. Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой – на книгу Иова. Иова, вызывающего Бога на разбирательство: «Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне».[791] И каждый раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову. Именно на параллель с Иовом мы опирались, когда говорили, что возможное русское название всей книги – «Взывая на краю».

Если увещевания – наиболее богословски насыщенные части «Обращений к Господу…», то «Медитации», которым Донн обязан славой прекрасного прозаика, полны «мудрости мира сего». Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией, платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором «общих топосов» своей эпохи – но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением.[792]