Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Смерть – Океан, а человек – земля,
Чьи низменности Бог предназначает для
Вторжения сих вод, столь окруживших нас,
Что, хоть Господь воздвиг предел им, каждый раз
Они крушат наш брег…

(Elegie on the Lady Marckham. Элегия на смерть леди Маркхэм. Пер. И. Бродского)

– в строках 7 и 8 он говорит о слезах скорби (tears of passion), захлестывающих близких покойной, что «они покрывают нашу твердь», – «above our firmament» – точно цитируя 7-й стих 1-й главы «Книги Бытия» в авторизованной версии короля Иакова: «And God made the firmament, and divided the waters which were under the firmament from the waters were above the firmament» – «И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью».[770]

Порой «слишком искусственная вычисленность» образов Донна объясняется его стремлением сковать хаос чувств уздой разума, заговорить боль, заглушить ее доводами рассудка.

В одном из самых сильных стихотворений – «Dissolution» – «Распад» (в переводе Г. Кружкова – «Возвращение») рассуждения в духе натурфилософии о перетекании первостихий друг в друга: «смерть земли – воды рожденье, смерть воды – воздуха рожденье, воздуха – огня рожденье и наоборот»,[771] восходящие еще к Гераклиту (и знакомые современникам Донна прежде всего по Лукрецию и Марку Аврелию) призваны смягчить скорбь о смерти возлюбленной – «схоластика» становится «игрой в прятки с горем»:[772]

Она мертва; а так как, умирая
Все возвращается к первооснове,
А мы основой друг для друга были
И друг из друга состояли,
То атомы ее души и крови
Теперь в меня вошли, как часть родная,
Моей душою стали, кровью стали
И грозной тяжестью отяжелили.
И все, что мною изначально было
И что любовь едва не истощила:
Тоску и слезы, пыл и горечь страсти —
Все эти составные части
Она своею смертью возместила.
И эта смерть, умножив мой запас,
Меня и тратит во сто крат щедрее,
И потому все ближе час,
Когда моя душа из плена плоти
Освободясь, умчится вслед за ней:
Хоть выстрел позже, но заряд мощней
И ядра поравняются в полете.

(The Dissolution. Возвращение. Пер. Г. Кружков а)

Возможно, эта способность выговорить боль – и тем самым ее преодолеть – спасла Донна от того, чтобы наложить на себя руки. В самый мрачный период своей жизни Донн создает трактат «Биатанатос» (1608) – философское и религиозное оправдание самоубийства. «Лишение себя жизни не принадлежит к числу грехов естественных, а потому его можно осмыслить иначе», – заявляет он в подзаголовке трактата. Мысленно «проиграв» идею во всех ее аспектах, Донн преодолевает искус и находит в себе силы отойти от опасной черты: внутренне он уже покончил с собой. Об этом довольно красноречиво свидетельствует тот факт, что он завещал рукопись «Биатанатоса» Роберту Карру прося его не придавать трактат «гласности либо огню»,[773] тем самым гарантируя сохранность необычного «литературного надгробия». Своеобразную интерпретацию этого сюжета можно найти у Борхеса.[774]