Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Что до донновской поэзии, то она совершенно иного рода. Т. С. Элиот заметил, что для Донна «мысль была переживанием».[764] Драматизм его поэзии и прозы вырастает из глубочайшего ощущения конфликта между беспредельностью духа, свободой мысли – и ограниченностью телесного существования. «Наши мысли, они рождены великанами: они простерлись с Востока до Запада, от земли до неба, они не только вмещают в себя Океан и все земли, они охватывают Солнце и Небесную твердь; нет ничего, что не вместила бы моя мысль, нет ничего, что не могла бы она в себя вобрать. Неизъяснимая тайна: я, их создатель, томлюсь в плену, я прикован к одру болезни, тогда как любое из моих созданий, из мыслей моих, пребывает рядом с Солнцем, воспаряет превыше Солнца, обгоняет Светило и пересекает путь Солнечный…» – напишет он в одной из «Медитаций».[765] Донновская эквилибристика мысли, головокружительность его сравнений – вовсе не от стремления «насильственно сопрячь вместе самые разнородные идеи», как то утверждал д-р Самюэль Джонсон,[766] а от жажды полноты бытия.

Мы уже упоминали сравнение «истинной возлюбленной» с первоцветом и пятерицей:

На холм, что первоцветами порос
Так густо, что щедрейшею из рос
Излейся Небо – каждый первоцвет
Был собственною каплею одет, —
И, подражая манне звезд в числе,
Те Млечный Путь творили на земле, —
Я поднимался, чая отыскать,
Любовь, что смог бы истинной назвать:
Не женщиною быть должна она,
Но большим, или меньшим, чем жена.
…
Мой Первоцвет, пышнее расцветай
И пятерицу в лепестки вплетай.
Жена, что знаменована тобой,
Сей тайный символ воплотит собой.
Венец числа – десятка, если дать
Любой из жен по половине – пять, —
Она владела б половиной нас…

(The Primrose. Первоцвет. Пер. И. Ковалевой)

Первоцвет, примула – «primrose» – имеет в английском еще ряд имен: ботаническое «star-primula» (звездная примула) и разговорное «true-love» (истинная любовь); в эмблематике и на водных знаках XVII в. можно найти настойчиво повторяющийся сюжет: примула, цветущая на вершине холма – обычно этот образ истолковывался как символ Эдема, Райского сада. На картах звездного неба той эпохи Млечный Путь изображался в виде окружности, «звездного пояса», охватывающего соответствующую сферу.[767] Тем самым «цветочный окоем», вспоенный небесной влагой и вскормленный землей, прочитывается как «истинное чувство», сочетающее в себе земную, плотскую, и небесную, духовную природу. Выстраиваемый Донном образ насыщается подтекстами и значениями[768] – чтобы к концу стихотворения воспарить в область чистого умозрения и нумерологического символизма, восходящего к Агриппе Неттесгеймскому. Знаменитый тайнознатец пишет:

«Пятерица наделена немалой силой, ибо она составлена из первого четного (т. е. – двойки) числа и первого нечетного (т. е. – тройки), кои есть начала женское и мужское. Математики называют их отцом и матерью. Пятерица, стало быть, обладает немалым совершенством, ибо образована сложением двух начал, а кроме того, она есть точная половина десятерицы, этого числа всего мироздания. Ибо если отнимать по числу с обоих концов десятерицы: девятку с одной стороны и единицу с другой, восьмерицу с одной стороны и двойку с другой, семерицу и тройку, шестерину и четверку, то их сумма всякий раз образует десятерицу, а пятерица есть ее совершеннейшая половина. Вот почему пифагорейцы именуют ее числом брачных уз и числом правосудия… Ее называют также числом счастья и благодати, и это печать Святого Духа, связь, связующая все сущее и число креста; она исчисляет язвы Христа, чьи отметины Он соблаговолил сохранить на Своем славном теле. Число сие совершеннее четверицы в той же мере, в какой одушевленное тело превосходит неодушевленное».[769]

Донн вполне точно следует Агриппе, и ограничься он тем – стихотворение предстало бы «чистой» аллегорией, образцом ученой поэзии. Однако поэт вновь возвращается к теме чувственности и с горечью говорит о невозможности обрести возлюбленную, воистину совершенную, ибо приходится выбирать между «скудной» (в оригинале – scarce) плотской любовью и любовью к абстракции в духе петраркизма – и та, и другая неполны и несовершенны.

Вкус к нумерологическим контекстам вообще присущ Донну. Так, в «Элегии на смерть леди Маркхэм», открывающейся «классическим» донновским сравнением, не раз использованном им в проповедях и медитациях: