Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

О готовности пожертвовать собой ради нации Елизавета объявила еще при восшествии на престол. Так, во время движения коронационной процессии через Лондон, принимая праздничные подношения мэра, Елизавета объявила: «Я благодарю Вас, милорд мэр, Ваших собратьев, и всех вас. И поскольку вы просите, чтобы я оставалась вашей доброй госпожой и королевой, я останусь к вам так же добра, как всегда была к моему народу. Для этого у меня не будет недостатка желания, и я верю, не будет недостатка власти. И не сомневайтесь, что ради вашей безопасности и покоя я не замедлю, если потребуется, пролить свою кровь» (Курсив наш. – А. Н.).[257] А в своей первой речи, лично произнесенной перед парламентом 10 февраля 1559 г., королева, мотивируя свое нежелание вступать в брак, искусно сыграла на своей роли «матери нации»: «Я уже связана брачными узами с мужем – им является королевство Англия; возможно, это удовлетворит вас. И меня удивляет, что вы запамятовали об этом брачном союзе, который я заключила со своим королевством, – при этих словах она простерла руку, показывая кольцо, которая получила при заключении брака – инаугурации на престол. – И не предъявляйте мне упреки в том, что у меня нет детей: ибо каждый из вас, все англичане до единого, – мои дети…» (Курсив наш. – А. Н.).[258]

Сравнение роли монарха с ролью родителя – общий топос королевской власти, но Елизавета вносит в него особый акцент,[259] явственнее выступающий на фоне рассуждений на ту же тему Иакова I, который писал:

«В согласии с законом естественным, при коронации король становится естественным отцом для всех подданных; и как отец по долгу отцовства принимает на себя узы, обязывающие его заботиться о пропитании и образовании своих чад, равно и добродетельном ими управлении, так и король обязан заботиться о своих подданных. Труды и горести, которые отец взваливает на себя во имя своих чад, в глазах его необременительны и исполнены блага, ибо тем обретается богатство и благосостояние детей, – точно так же должен относиться к своим деяниям во имя подданных и владетельный князь. Добрый отец должен предвидеть все затруднения и опасности, которые могут возникнуть перед его отпрысками, и предотвращать их, пусть даже с опасностью для себя – так же должен поступать и король во имя своего народа. Отцовский гнев на детей, совершивших проступок, и наказание неразумных чад должны смягчаться жалостью, покуда есть хоть малейшая надежда исправить оступившихся, – так же надлежит действовать и королю в отношении своих подданных, повинных в том или ином прегрешении. Вкратце: как величайшее удовлетворение отца состоит в том, чтобы обеспечить процветание детей, возвеселиться от того, что они живут в достатке и благе, скорбеть и сокрушаться, коли их постигнет зло или несчастье, и рисковать во имя их безопасности, принимать на себя тяготы пути, дабы пребывали они в покое, бодрствовать во имя их сна. Словом – полагать, что его земное счастье и жизнь его более заключены в детях, нежели в нем самом. И так же надлежит думать владетельному князю о своих подданных».[260]

Мы видим, что Иаков подчеркивает дистанцию между владыкой и его вассалами, тогда как Елизавета с первых шагов своего царствования стремится внести в отношения с подданными определенную теплоту. Причем это – теплота, которая сродни теплоте, связывающей верующего и объект его мольбы: молящийся взывает к тому, что выше него, в надежде на снисхождение. Королева как бы фокусирует на себе чаяния своих подданных – неудивительно, что позднейшие исследователи говорили о том, что культ королевы заместил собой культ Богоматери.

Характерно, что в своем выступлении перед Парламентом 30 ноября 1601 г., ставшим своего рода политическим завещанием Елизаветы I, королева вновь возвращается к мотивам этой особой связи со своим народом:

«Есть ли владыка, любящий своих подданных больше, чем я, или владыка, чья любовь сравнилась бы с моей? Нет драгоценности, которая была бы мне столь дорога, чтобы я поставила ее превыше этого сокровища: вашей любви. Ибо ее я ценю более, чем любые сокровища и богатства, так как им цена известна, ваши же любовь и благодарность в моих глазах – бесценны. И хотя Бог вознес меня высоко, я все же считаю славой моей Короны то, что я удостоилась вашей любви. И радуюсь я не столько тому, что Богу было угодно сделать меня королевой, но тому, что Он поставил меня королевой над народом столь благодарным… И хотя у вас были и, возможно, еще будут на этом троне многие владыки, которые могущественней и мудрее меня, у вас не было и не будет властителя, который бы больше заботился бы о вас и любил бы вас более, чем я».[261]