Колесо над пропастью

Лейтенант вошел в воду. Озеро было мутное, непроглядное, тронутое зеленой ряской. Гордые султанчики камыша не шевелились. Лейтенант стал внимательно изучать поверхность озера. Заметил: одна камышинка слегка дрогнула. Может, показалось? Лейтенант затаил дыхание. Нет, камышинка снова качнулась. Бравичан нагнулся и выдернул ее из воды. Ствол камышинки оказался косо срезанным ножом. Лейтенант не шелохнулся. Он ждал. Через несколько минут шумный плеск разорвал тишину озера. Мутные брызги полетели в стороны, и из воды показалась всклокоченная голова Дирижера. Отплевываясь, он протирал глаза.

— А теперь пойдем, — спокойно сказал Бравичан, беря его за локоть. — Ты достаточно посидел под водой. — Он бросил камышинку себе под ноги. — Походи по земле.

— Золотые слова, — подхватил Дирижер. — Не люблю сидеть, люблю бегать. Да здравствует марафон! Ну, что теперь будем делать? Дефективное дело заведем?

— Не паясничай, — оборвал его Бравичан. — Какой из тебя детектив? Полезай в коляску.

— Вот что значит эмансипация! — воскликнул Дирижер. — В последний раз меня, помнится, возила в коляске бабушка. А теперь — «дедушка». Слава мужскому труду!

Через минуту Дирижер сидел в коляске мотоцикла.

— И вообще, — говорил он, осторожно потирая локоть, — люблю мужскую руку… Мужчина — он усидчивее. — Дирижер удобно устроился на сиденье. — Мужчина не во все сует свой нос…

— Ты думаешь? — Бравичан включил скорость.

— Думаю? — Дирижер вскинул брови. — А зачем мне это надо, лейтенант? За меня академики думают. — Мотоцикл резко повернул, и Дирижер едва не прикусил язык. — В их стенгазете я читал… — Он пригладил рукой мокрые волосы. — Провели опрос: «Сколько километров вы делаете за год по квартире?» Мужчины ответили: «Восемьдесят». Женщины: «Две тысячи». Какой вывод? — Дирижер рассмеялся. — Мужчины усидчивее!

— Ладно, — махнул рукой Бравичан. — Не балагурь.

— Возьмем другой вопрос. — Дирижер уже вошел во вкус и остановить его было нелегко. — Многие ли мужчины знают размер своих носков? Вот вы, лейтенант? Какой у вас размер?

— Вроде… — замялся лейтенант, — тридцать третий… Или тридцать четвертый?

— Вот видите, — удовлетворенно кивнул Дирижер, — из мужчин почти никто не знает. А их жены? Выясняется: знают все сто процентов! Какой вывод? А вывод один: женщины любопытнее!

Бравичан рассмеялся.

— Сделай перерыв, «академик»!

— Перерыв? — Дирижер проглотил слюну. — Охотно! В этот час я обычно пью кофе со сливками. — Он потер руки. — А вы когда-нибудь, лейтенант, ели авокадо? — Дирижер усмехнулся. — Нет? Я так и знал… Это же плоды для избранных… Можно есть с черной икрой, можно с медом. Такой, знаете ли, у них вкусовой диапазон.

— Помолчи, — попросил лейтенант.

— Мой вам совет, — продолжал Дирижер, развалясь в коляске. — Больше внимания к моей личности, духовным запросам. Дорогу свободному интеллекту!

ЕСТЬ ТАКОЙ ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

В КЮТе Никушор с удовольствием работал ножовкой. Он распиливал металлическую трубку. Дело подвигалось с трудом.

— А ты не дергай, — говорил Северин Сергеевич, — води полегче. Вот так, — и он взял из рук Никушора ножовку. — За работу тебе большой плюс, — сказал Ешану с удовлетворением. — Живи с плюсом! — и вышел из мастерской.

Закончив работу, Никушор со складным велосипедом пошел во двор. Вслед за ним выскользнула Челла.

Во дворе школы Дорина Ивановна о чем-то разговаривала с Ешану. Челла видела, как Никушор ей что-то сказал, как она кивнула, соглашаясь, как он вскочил на велосипед.

Недолго думая Челла бросилась к интрациклу. С ним возился перемазанный машинным маслом Гром. Оттолкнув его, она надела шлем и села за управление. Интрацикл рванул с места. Гром замер с протянутой рукой.

Выехав на дорогу, Челла услышала грохот. Серая металлическая бомба на длинном тросе с размаху ударила в стену дома Дирижера. Дом дал трещину, а потом рассыпался, обнажив внутренние стены, оклеенные афишами зарубежной эстрады.

У обочины стоял Никушор. Он следил за тем, как рушится дом.

Странная это пора — детство! Пока растешь, не думаешь о нем. Даже стыдишься его. Но вот однажды, словно выхваченное жарким лучом из тьмы, оно остро осветит твою душу и заставит задуматься. Словно проявит тебя. И ты вдруг как бы ощутишь на своем мальчишечьем лице морщины. Это значит, созрела в тебе душа…

Тяжело раскачивалась металлическая бомба, глухо ухали удары, сопротивлялся древний кирпич. В таких стенах в Кишиневе, бывало, находили клады — старинные турецкие монеты.

Махнув рукой, Никушор вскочил на велосипед. За его спиной продолжали рушить дом Дирижера. Но это уже оставалось за спиной. Он больше не вглядывался в красную пыль и в пестрые лохмотья афиш зарубежной эстрады на стенах.

Перед ним расстилалось просторное шоссе. И надо было глядеть в оба, чтоб не проморгать свою дорожку на этом пути, не угодить под тяжелые колеса какого-нибудь груженного белым камнем грузовика.