Колесо Сансары

Наметившиеся проблески в науке сделали главным оплотом борьбы с болезнью ученых людей. На основе их изысканий было отмечено, что единственным верным способом уберечься от болезни является максимальное дистанцирование людей друг от друга. Под влиянием этих умозаключений власти города решили ввести еще более строгий карантин и предписали всем жителям Каффы сидеть дома на протяжении 40 дней. По прошествии 10 дней у многих закончились запасы провианта, вдобавок ко всему был и самый сложный период времени года – зима. В городе начался голод. Отчаявшиеся люди начали покидать свои дома в поисках пропитания. Программа «карантин» была низложена, люди боролись за свое выживание. Отчаяние людей вылилось в обреченность. Осознавая близость смерти, люди со свирепой яростью закружились в танце чревоугодия и блуда, стремясь напоследок заполнить свой жизненный сосуд удовольствий. Все это экспоненциально способствовало развитию эпидемии, смертей.

Вторая половина весны. Марко шел вдоль главной улицы города. Каффа представляла собой тяжелейшее зрелище: десятки разлагающихся трупов лежали вдоль улицы, пожираемые птицами и насекомыми. Давящая атмосфера чувствовалась повсюду. Марко направлялся на другой конец города, где продавался хлеб. К счастью, жена Марко Диана и дочь Маринелла были живы, хотя сильно обессилены от случившегося. Подходя к немногочисленной толпе на пригорке у склада с хлебом Марко почему-то думал об Антонио. Первый раз за все это время ему пришло воспоминание о своем бывшем некогда коллеге и друге. Марко рефлексировал о жизни Антонио, какой же он счастливчик и баловень судьбы, что вовремя разбогател и уехал из города. Внезапно знакомый голос окликнул его. Оглянувшись Марко поразился – пред ним стоял мужчина в лохмотьях, чудовищно обросший, грязный и осунувшийся. Но сомнений не могло быть – это был Антонио. «Здравствуй, Марко. Узнал?» – тихо сказал Антонио. «Да, Антонио, это ты?» – оживленно спросил Марко. Он опешил в первую секунду увидев его, но затем осмотрев друга, его плохое состояние, Марко сделалось внутри как-то лучше.

Да, это чувство возникает в большинстве людей, которые видят провал и падение некогда безмерно поднявшихся знакомых людей. Это чувство внутреннего превосходства, а далее и желание посочувствовать человеку, внутри при этом испытывая воодушевление. Наверное есть люди, которых это низменное чувство обходит стороной, но это вероятно святые мира сего, которые сопереживают искренне без задних мыслей про себя а-ля «как хорошо, что это случилось не со мной».

Марко относился к когорте большинства. С большим воодушевлением он принялся расспрашивать своего старинного приятеля о причинах, доведших его до такого положения, в глубине души радуясь его падению, ведь в последнюю встречу три или четыре года назад Марко отчетливо запомнил взгляд, которым обдал его Антонио. Это был взгляд пренебрежения, взор превосходства успешного человека, которым упивался своим статусом, достижениями, богатством. При этом был уничижительно со смешком произнесен вопрос: «Марко, а ты все там же в порту товароведом трудишься?». Марко в настоящий момент вспомнил это все, но теперь они поменялись ролями.

–«Марко, друг мой, очень рад тебя вновь видеть. Послушай я здесь уже три месяца. За полгода до начала эпидемии я взял крупную ссуду у генуэзских купцов из семьи Спинола под залог всего, что имел. Годы расцвета совершенно притупили мою осторожность. Я начисто забыл и про тяжелые времена, которые случались в бытность моего детства. Марко, помнишь как мы и наши родители голодали в период засухи?».

– Да, помню, Антонио, это было очень давно.

– Я помню мои родители даже занимали у твоих еды. После этого наступили годы подъема. Мы выросли, устроились в порт. Потом я начал свое дело, удачно вложившись в спекуляции продуктами, хлопком и прочего. Честно признаюсь тебе, Марко, вижу отражение радости в твоих глазах при моем текущем виде. И ты вполне имеешь на это право. Годы нескончаемого роста, приобретения благ изменили меня.

Антонио выпростал руку из своего драного сюртука – на руке была татуировка. «Видишь, Марко, это отметка патриция на моей руке. Такие делали в Древнем Риме только самые состоятельные люди. Это знак превосходства над другими. Богатство, деньги полностью заслонили мой взор. Я ослеп. Мне было плевать на бедных моряков, которые подходили и просили меня о мизерной прибавке жалованья. Заказов было столько много, а предложение моряков настолько велико, что я легко увольнял любого моряка и меня не заботило как он будет дальше жить, на что питаться его семья, где он был единственным кормильцем.»