Колесо судьбы

— Ты ошибаешься, мама. (Ну вот, опять начинается.) Мы очень любим друг друга, нежно, по-дружески, но не влюблен он в меня, и я тоже нет.

Тана хотела вовсе не этого. Он ей нужен как брат, как друг.

Объявили посадку на самолет. Джин кивнула и ничего не сказала. Она предприняла последнюю попытку изменить решение Таны, но ничего не могла предложить взамен: ни увлекательной жизни, ни мужчины, ни подарка, перед которым нельзя устоять, — все равно ничто не заставило бы ее дочь отказаться от своего пути. Тана взглянула в глаза матери, потом крепко обняла ее и шепнула на ухо:

— Мам, я так хочу. Я уверена. Клянусь.

Попрощались. Тане казалось, будто она улетает в Африку. Словно в другой мир, в другую жизнь, — в каком-то смысле так оно и было. Мать горевала, разрывая сердце Таны. Джин не утирала слез, струящихся по щекам, махала рукой. Поднимаясь на борт самолета, Тана крикнула:

— Я позвоню вечером!

— Но уже никогда не будет по-прежнему, — шептала про себя Джин, глядя на закрывающиеся двери, на отъезжающий трап, на гигантскую птицу, набиравшую разбег и наконец оторвавшуюся от земли. И долго-долго глядела ей вслед, пока та не превратилась в сверкающую точку. Вышла на улицу, чувствуя себя очень маленькой и очень одинокой, остановила такси и поехала назад в контору, туда, где Артур Дарнинг нуждался в ее помощи.

Хоть кто-то пока еще нуждается в ней. Но она боялась возвращаться домой сегодня. И так будет не только сегодня, а еще несколько лет.

Глава 8

Когда Тана вышла в аэропорту Окленда, он показался ей маленьким и дружелюбным. Меньше, чем в Бостоне и Нью-Йорке, и гораздо больше всего Йолана, где вообще не было аэропорта. Она взяла такси до студгородка Беркли, загрузила весь свой багаж, получила ключ от своей комнаты (комнату сняли специально для нее: это входило в стипендию), распаковала вещи и огляделась: все было по-другому, новым и незнакомым. В этот прекрасный теплый солнечный день люди в джинсах, свободных летящих рубашках — кто в чем — выглядели такими спокойными. Так и мелькали шорты и футболки, сандалии, кеды, кроссовки, тапочки, а то и босые ноги. «Еврейские принцессы» из Нью-Йорка в своих дорогих шерстяных и кашемировых нарядах от Бергдорфа не маячили здесь, не то что в Бостонском университете. Ходи в чем хочешь — так было принято, и можно было встретить все что угодно, кроме опрятного костюмчика. И во всем чувствовалось какое-то возбуждение.

Тана с приятным оживлением оглядывалась вокруг. Это оживление не покинуло ее и тогда, когда началась учеба, и следующий месяц: она радостно переходила из одного кабинета в другой, весело бежала домой и погружалась в учебники до поздней ночи. Единственным местом, куда она еще заходила, была библиотека. Ела она обычно у себя в комнате или на бегу. За этот первый месяц она похудела на два с половиной килограмма, хотя в этом не было необходимости. И одно только было хорошо в таком насыщенном расписании: она не тосковала по Гарри так сильно, как ожидала. Три года они ходили буквально рука об руку, даже когда учились в разных школах, и вот вдруг его нет рядом, хотя он и звонит в свободные часы.

В этот день, пятого октября, она сидела у себя; в дверь постучали и позвали к телефону. Она решила, что это опять мать, и ей очень не хотелось спускаться. Завтра предстоял зачет по договорному праву, и по другому предмету надо было написать реферат.

— Узнай, кто это. Можно ли перезвонить?

— Хорошо, сейчас, — дежурная ушла, вернулась. — Это из Нью-Йорка.

«Опять матушка».

— Я позвоню сама.

— Он сказал, что это невозможно.

«Он? Гарри?» Тана улыбнулась. Для него она готова даже отвлечься от учебы.

— Сейчас приду.

Она схватила с кресла смятые джинсы, натянула и побежала к телефону, застегивая по дороге.

— Алло?

— Что, черт побери, ты делаешь? Развлекаешься на четырнадцатом этаже с каким-нибудь парнишкой? Я уже целый час торчу здесь, Тэн.

Ее натренированное ухо уловило его раздражение и то, что он пьян. Уж она-то хорошо его знала.

— Прости, пожалуйста. Я была у себя, читала. И вообще, я думала, что это мама.

— Тебе не повезло.

Его голос звучал необычно серьезно.

— Ты в Нью-Йорке? — Тана улыбалась, она была счастлива слышать его голос.

— Да-а.

— Я думала, ты до следующего месяца не вернешься.

— Я и не вернулся. Я приехал повидать своего дядю. По всей видимости, он решил, что ему нужна моя помощь.

— Какого дядю? — Тана была в недоумении: Гарри никогда о нем раньше не говорил.

— Мой Дядюшка Сэм. Помнишь, тот, на плакатах, в нелепом красно-синем костюме, с длинной седой бородой?

Нет, он явно напился, и Тана рассмеялась было, но смех тут же замер на ее губах. Он не шутил. О господи…

— Какого дьявола, что ты имеешь в виду?

— Меня призвали, Тэн.

— О, черт.

Она закрыла глаза. Да, повсюду только и было слышно: Вьетнам… Вьетнам… У каждого было свое мнение по этому поводу… Задать им как следует… Держаться от этого подальше… Вспомните, что произошло с французами… Давай, вперед!.. Сиди дома… Жесткие меры… Война… Невозможно было разобраться в том, что происходит, но, что бы это ни было, ничего хорошего оно не сулило.