Колесо судьбы

— Я собиралась заняться любовью со стопкой книг по юриспруденции.

— Вижу, ты осталась такой же забавницей, как прежде.

— Да, но я гораздо умнее тебя, болван, и меня никто не посылал во Вьетнам.

Опять какое-то странное молчание, и когда Гарри заговорил снова, в его голосе не было улыбки.

— И слава богу, Тэн. — Слушая его, она ощутила неприятный холодок, пробежавший по позвоночнику. — Ты правда хочешь приехать ко мне сейчас?

— Черт возьми, конечно. Ты что, думаешь, я не приеду? Я просто не хочу подхватить триппер, и только.

Он улыбнулся:

— Я буду пай-мальчиком.

Но надо было что-то ей сказать… сейчас, пока она не приехала… иначе будет несправедливо.

— Тэн…

Он осекся. Пока он никому ничего не сказал. Даже с отцом еще не говорил: того нигде не могли найти, хотя Гарри знал, что в конце недели он должен быть в Гстааде, где всегда проводил Рождество, — с Гарри или без него. Для него Швейцария была неотделима от Рождества.

— Тэн… У меня кое-что похуже триппера… Странный холод заледенил ее спину, она закрыла глаза.

— Да-а? И что же?

Она хотела, чтобы он этого не говорил, хотела, чтобы он смеялся, чтобы был здоров, если с ним что-то случилось, но поздно… уже не вернешь слов, не закроешься от правды…

— Меня немножко подстрелили…

Голос его надломился, и она почувствовала внезапную боль в груди, борясь с подступившими рыданиями.

— Да ну? Значит, ты поперся туда именно для этого? — Она еле сдерживала слезы, да и он тоже.

— Да как-то ничего лучшего не нашлось. Девчонки там, честно говоря, смотреть не на что… — его голос стал печальным и мягким, — не сравнить с тобой, Тэн.

— Господи, тебе, должно быть, все мозги продырявили.

Они немного посмеялись, но, казалось, холод от ее босых ног превратил всю ее в ледышку.

— Значит, Леттерман, так?

— Ага.

— Я буду через полчаса.

— Не спеши. Я никуда не ухожу.

И долго еще не сможет никуда пойти. Но Тана ни о чем не догадывалась, натягивая джинсы, всовывая ноги в туфли, не замечая какие, выныривая из черного свитера с высоким воротом, продираясь расческой через гриву волос, хватая с изножья кровати гороховую куртку. Сейчас же к нему, посмотреть, что с ним… «Меня немножко подстрелили…» Только эти слова звучали в ее голове, когда она ехала в автобусе в город и когда поймала такси до больницы Леттермана в Президио. Дорога заняла около часа, но она мчалась изо всех сил, и уже через пятьдесят пять минут после того, как повесила трубку, входила в больницу.

У женщины в регистратуре она спросила, где палата Гарри, на что та попросила уточнить, в каком он отделении, и Тане очень хотелось ответить «в трипперном», но сейчас ей было не до шуток и уж совсем расхотелось шутить, когда она подошла к дверям с табличкой «Нейрохирургия», молясь про себя, чтобы все было хорошо. Она вошла в палату бледная, почти серая, но и он выглядел не лучше. Он лежал на спине, над головой зеркало, рядом — респиратор. Кругом были разные держатели и трубки, и медсестра присматривала за ним. Сначала Тана решила, что Гарри парализован: абсолютная неподвижность, — и только потом заметила движение руки, и глаза ее наполнились слезами. Но ошиблась она только наполовину: от пояса и ниже он действительно был парализован.

— Пуля попала в позвоночник, — объяснил ей Гарри со слезами на глазах.

Наконец-то он говорит с ней, плачет вместе с ней, рассказывает о том, как себя чувствует. А чувствовал он себя дерьмово. Хотел умереть. С того самого момента, как его принесли.

— Вот такие дела… — Слова давались ему с трудом, а слезы бежали по щекам, по шее, на простыню. — Теперь я буду прикован к коляске… — Он плакал навзрыд.

Ему казалось, что он никогда больше ее не увидит, и вот она здесь, такая прекрасная, такая хорошая, такая светловолосая… Точно такая, какой была всегда. Все здесь казалось таким же, как всегда. Никто ничего не знал ни о Вьетнаме, ни о Сайгоне, ни о Дананге, ни о вьетконговцах… Ты даже не видел ни одного из них. Он просто прострелил твою задницу из укрытия на дереве, и, может быть, это был девятилетний мальчишка, или просто он выглядит как мальчишка. Но здесь никому до этого нет никакого дела.

Тана смотрела на него, сдерживая рыдания. «Как хорошо, что он остался жив. Это просто чудо, что он выжил», — думала она, слушая его рассказ о том, как он пять суток лежал в джунглях, уткнувшись лицом в грязь, под проливным дождем. «Ну и пусть он не сможет никогда ходить. Он ведь жив, не так ли?» И сейчас в характере Таны проявилось то, что давным-давно в ней разглядела Мириам Блейк.

— И поделом тебе, болван, за то, что ты путался с дешевыми шлюхами. Ну что ж, пока полежи тут, если угодно, но вот что я тебе скажу: я не собираюсь слишком долго все это терпеть. Понял?

У них не было сил сдерживать слезы. Тана встала, крепко схватив его за руку.

— Ты поднимешь свою задницу и будешь что-то делать для себя. Ясно? — произнесла она дрожащим голосом. Сердце ее болело и не умещалось в груди.

— Слушай, ты просто сумасшедшая. Ты знаешь это, Тэн?

— А ты — ленивый сукин сын, но ты не слишком радуйся тому, что отлеживаешь задницу, потому что это ненадолго. Ты понял, придурок?