Колесо судьбы

Тана содрогалась от рыданий, не в силах остановиться, но ей нужно было выпустить все это. А Джин сидела у себя в конторе, уставившись в стенку, потрясенная, и думала о мальчике, которого видела столько раз. Он был такой уверенный, почти бесстыжий, если уместно говорить так о юноше его лет, он все время смеялся, такой забавный и яркий, такой непочтительный, и он почти всегда раздражал ее, а теперь она благодарила бога за то, что Тана не вышла за него замуж… Ну и жизнь была бы у нее сейчас.

— Ох, милая… Мне так жаль…

— И мне тоже, — голос ее звучал точно как в детстве, когда умер ее щенок, и сердце Джин разрывалось. — А я ничего не могу поделать, просто сижу и смотрю.

— Не стоит тебе сидеть там. Это слишком большое напряжение.

— Я должна быть с ним. Неужели ты не понимаешь? — сказала она жестко. — У него никого нет, кроме меня.

— А что его семья?

— Отец до сих пор не появился и, вероятно, никогда не появится, сукин сын, а Гарри лежит там, еле живой.

— Ну что же, ты здесь ничем не поможешь. И я не уверена, что тебе нужно все это видеть, Тэн.

— Да? — уже воинственно. — А что мне нужно, мам? Званые обеды в Ист-Сайде? Вечеринки в Гринвиче с семейством Дарнингов? Это самые идиотские слова, что я когда-либо слышала! Мой лучший друг вернулся из Вьетнама с простреленной задницей, а ты мне говоришь такое! И как, по-твоему, я должна поступить с ним? Вычеркнуть его из своего списка только потому, что он не может больше танцевать?

— Не будь так цинична, Тэн, — твердо возразила Джин Робертc.

— А почему бы и нет, черт возьми! И вообще, в каком мире мы живем? Что со всеми случилось? Почему никто не видит, что мы получили во Вьетнаме, не говоря уж о Шарон и Ричарде Блейк, о Джоне Кеннеди и обо всем прочем, что неладно в мире.

— Это не в твоей власти и не в моей.

— Почему же никого не волнует, что мы думаем?.. Что думаю я… что думает Гарри… Почему никто не спросил его, прежде чем отправлять на войну?

Она разрыдалась, не в силах продолжать.

— Возьми себя в руки, — Джин выждала минутку и продолжала:

— Я думаю, тебе стоит вернуться домой на праздники, Тэн, особенно если ты собираешься провести их в больнице, у постели этого юноши.

— Сейчас я не могу приехать, — резко ответила Тана, и глаза Джин внезапно наполнились слезами.

— Но почему? — теперь она говорила, как ребенок.

— Я не хочу сейчас оставлять Гарри одного.

— Неужели он так много значит для тебя?.. (Больше, чем я…) — Да. А разве ты не проводишь Рождество, хотя бы несколько дней, с Артуром? — Тана высморкалась и вытерла глаза, но Джин там, у себя, помотала головой.

— Не в этом году, Тэн. Он с ребятами собирается в Палм-Бич.

— И не пригласил тебя? — Тана была потрясена. Вот уж действительно законченный эгоистичный сукин сын, наверное, только отцу Гарри уступит.

— Это было бы неудобно.

— Почему? Его жена уже восемь лет как умерла, и ваша связь давно ни для кого не секрет. Почему он не мог пригласить тебя?

— Это неважно. И потом, у меня все равно здесь есть работа.

— Ну, конечно, — она просто выходила из себя, когда думала о стремлении матери услужить ему и посвятить этому всю свою жизнь, — работа для него. Почему бы тебе в один прекрасный день не предложить ему убираться на все четыре стороны, а? Тебе только сорок пять, ты можешь подыскать себе кого-нибудь, ведь никто не будет обращаться с тобой хуже, чем Артур.

— Это не правда! — Джин немедленно оскорбилась.

— Неужто? Тогда почему ты проводишь Рождество в одиночестве?

Джин парировала быстро и язвительно:

— Потому что моя дочь не приедет домой.

Тана с трудом сдержалась, чтобы тут же не повесить трубку.

— Не надо играть со мной в такие игры, мам.

— Не говори со мной в таком тоне. И ведь это правда, разве нет? Ты хочешь быть с ним, будто у тебя нет никаких других обязанностей. Но это не всегда срабатывает, знаешь ли. Ты можешь, конечно, не приезжать домой, но не притворяйся при этом, что поступаешь правильно.

— Мама, я учусь на юриста. Мне двадцать два. Я взрослая. Я больше не могу все время быть рядом с тобой.

— Вот и он не может. А его обязанности гораздо важнее твоих. — Сейчас она потихоньку плакала.

Тана помотала головой и заговорила снова, уже спокойно:

— Не на меня ты должна злиться, мам, а на него. Я очень сожалею, что не приеду, но ты пойми, я никак не могу.

— Понимаю…

— Нет, ты не понимаешь. О чем я тоже сожалею. Джин вздохнула:

— Видимо, теперь уж ничего не поделаешь. Хотелось бы думать, что ты поступаешь правильно, — она фыркнула. — Но, пожалуйста, родная, не сиди все время в больнице. Ведь это так угнетает, и парнишке лучше от этого не будет, Он сам выкарабкается.

Такая ее позиция вызвала у Таны новый приступ дурноты, но она сказала только:

— Хорошо, мам.