Колесом дорога

Махахей дернулся рукой к карманчику пиджака, где лежали от­ложенные на это деньги, давно лежали и не раз лежали, да всегда находилось что-нибудь другое, куда более необходимое. Дернулся к тем деньгам и тут же отвел руку.

— Нашла время про гармонь думать.

— Прошу я,— сказала Ганна,— прошу, хоть буду знать, что на­конец есть она у тебя.

И он пообещал ей, вынужден был пообещать: тут же, прямо из больницы пойдет в магазин. И не пошел, покрутился в тревоге возле больницы, решил: не до музыки. Вот выйдет Ганна, прибежит он ее забирать, тогда и купит. Баба живая и здоровая, и он с гармоникой.

Но, когда он снова пришел в больницу, Ганна все же настояла на своем. Подползла к раскрытому окну, и первые слова:

— Купил?

— А тебе что, уже все сделали, не болело?

— Ты мне зубы не заговаривай. Купил гармонику?

— Ганна, что ж ты робишь, тебе ж подниматься еще нельзя.

— Нельзя, а стану и буду стоять, пока с гармоникой не увижу.

«Чертова баба,— счастливо улыбался Махахей,— вот порода, вой­дет что в голову, колом не выбьешь».

— Иди, дядька, иди за гармоникой, пока не разобрали,— высу­нулись в окно и другие женщины.

И вся больница уже кричала:

— Купи гармонику, купи гармонику!

Скулу в бок этой больнице, смешки им все. И Ганна разума ли­шилась, не могла понять его, впервые в жизни не понимала. Он в том магазине не только брал что-то, но и терял, отрывал от своей души. Не гроши, не в грошах дело. Гроши как пришли, так и уйдут, но сей­час вместе с ними уйдет и радость, думка, что столько лет грела его. Он сжился с этими мыслями, как сжился с женой, со своей Ганной. Теперь эту мысль, эту мечту отнимали у него, родная жена отнимала.Отнимала/ правда, не просто так, вручала взамен ее то, чем он ей голову проел. Гармонику. А он отказывался. Отказывался протянуть руку и взять. «Ах, бабы, бабы, все бы вам руками, о чем бы только ни’ подумали, сразу б в свои руки, не, не построить с вами комму­низм».

— Купи гармонику, купи гармонику,— продолжали кричать боль­ничные окна. И в одном из них, на втором этаже, стояла его баба, его Ганна, и улыбалась сквозь боль, знала уже, что купит, никуда не денется. И он пошел. И купил. Как в тумане, отсчитал деньги, поч­ти ненавидя эту свою покупку. Полдороги до Князьбора нес ее как чужую, будто вводил в дом молодую жену. А на пороге вдруг отрезвел: как сложится их жизнь, ведь это уже навечно. До встречи с ежихой боялся прикоснуться к гармонике. Только поиграв ей, привязался к гармонике, только после этого она стала уже его.

И он бежал с этой своей радостью в руках, чувствовал ее тяжесть и запах, не торопился выйти на люди. В нем была боязнь, что люди его осудят, потому и делал круг километра в три, чтобы лесной доро­гой, с тыла подобраться к деревне и огородами проскочить в хату.