Колесом дорога

— Да, в формулировках мы диалектичны. Но Полесье — это ведь что дитя, бусел, птица, а они в формулировках не разбираются.

— Вы-то, Андрей Борисович, не ребенок, вы-то разбираетесь. И от вас мы хотели бы услышать нечто конкретное, например, о ги­дрогеологии рек Ясельда, Случь, Бобрик, Припять.

— А мы, лесоводы, хотели бы услышать и от гидрогеологов, и от вас, Олег Викторович,— поднялся теперь сосед гидрогеолога,— когда наконец будет отрегулирован уровень грунтовых вод. Беда ведь с лесом, ежегодно теряем шестьдесят тысяч кубометров при­роста древесины. Вы, гидрогеологи, утверждаете, что уровень грун­товых вод понижается на расстоянии семи километров от осушен­ных массивов, а у нас есть наблюдения, что он понижается и на расстоянии двадцати километров.

— Кто это наблюдал? Не надо паники и завышательства. У ме­лиорации тоже есть ученые. Сегодня же распоряжусь, задействую своих лесоводов, чтобы сели и доказали вам обратное. Нет вопросов?

— Доказывать, Олег Викторович, не нам надо, а лесу. Лес же наш, если уровень грунтовых вод понизится только на тридцать сантиметров, пошатнется.

Опустив голову, уйдя в себя, сидел и слушал разгоревшуюся перепалку Матвей. Заботы его были проще и понятнее, потому что касались хлеба насущного. Приходил к нему, допустим, председа­тель соседнего колхоза и требовал, слезно умолял той же глубокой мелиорацией прорыть пару канав, чтобы спустить ту же воду, за которую ратовал гидрогеолог, осушить болото — пятьдесят, сто гек­таров. И он> Матвей, понимал этого председателя и, будь в его вла­сти, помог бы, прорыл канавы, осушил болото. Площади, поля нуж­ны были председателю, хозяину земли, и ради этих площадей он был готов на все. Приходил директор рыбхоза и просил кусторезы снести лесок, не лесок даже, а так, охвостье леса, сам лес кончился уже, вымок, так чтоб глаза не мозолил, а рыбхозу зеркало гектаров в пятьдесят, и он на коне — и рыба, и план, людям заработок. И его Матвей тоже понимал и тут даже помог ему, потому что у него тоже был и план, и люди, которым надо заработать. И все это схо­дилось, замыкалось на одном — на хлебе. На хлебе, а не на лесе и воде был замкнут и он, Матвей Ровда. Никто ведь не враг себе, а задним умом все крепки, и он, конечно...

— В самом бедственном положении у нас птицы и звери, наши полесские буслы покидают нас,— звучит все тот же голос лесовода.

— А это тоже средоточие... средоточие...

Матвей, обвязавшись веревкой, взбирается на вековой дуб у хаты Ненене, тянет на дуб колесо от телеги, над ним, над застывши­ми внизу Ненене и Аленой кругами медленно планирует бусел...

— На Полесье у нас сейчас шесть миллионов птиц. Мелиорация угрожает жизни пяти миллионов из них.

— Что же останется?

— Останется... Удвоится количество грачей, ворон. Их сейчас полтора миллиона, а будет три.

— Бобры в бедственном положении уже сегодня. Зато прибав­ляется диких кабанов.

— Свиней, значит.

А Матвей уже на дубе. Он уже втащил и приладил на верхушке колесо и сам сел на это колесо, будто бусленок. Сверху, с высоты птичьего полета, смотрит на землю, на родной Князьбор, на речку, недвижную, словно расплавленную жарким солнцем полудня, на озера и старицы, на Махахееву дубраву, на дорогу, одну-единственную дорогу к их Князьбору, выбежавшую за околицу и потерявшую­ся среди деревьев. К нему на дуб взбирается Алена, и они сидят, как бусленята, тесно прижавшись друг к другу. Кружит над ними бусел, обнимает их белыми крыльями, качается и кружится зеленая и голубая земля с маленькими сверху, темными хатками князьборцев, с их могилками и чужими курганами возле этих могилок. И сидят на дубе, на развилке ветвей Алена с Матвеем, сидят под изъ­ездившимся уже колесом, будто жить здесь, под этим колесом на дубе собрались...

— Слушай, Матвей, я к тебе или не к тебе пришла, возвращайся на землю, приехали. Посмотри хоть на меня,— Надька забыла уже о рисунке, о быке, так напугавшем ее когда-то.

— А зачем ты пришла, Надька, к одинокому мужчине?

— Я не к одинокому пришла.

— Но я-то ведь одинокий.

— Я не к мужчине, а к деду твоему Демьяну.

— Какие у тебя дела с дедом Демьяном?

Надька застигнута врасплох, но находится мгновенно:

— А я к нему не, первый раз прихожу.

— Вот как?

— Так вот... Заросли, в грязи по уши, одинокие мужчины. И подмести за собой не догадаются. Веник-то хоть есть? Прошлый раз сама наломала.

Надька подметает, потом моет пол, старательно выгребая все из-под кровати, заглядывает в каждый угол, словно ищет что-то, и поглядывает на Матвея, но он будто, и не замечает ее, бреется. Ров­но и успокаивающе гудит электробритва...

— Все уже высказались, пора и Земле дать слово, хорошо ты, Андрей, говорил о воде. Но зачем вода, если не будет земли? Бедная полесская земля...

— Не стоит прибедняться, если она рождает таких женщин.