Колибри

– Как скажешь, – согласился он дружелюбно, оставив дверь прикрытой. Он подошел к Абигейл и вежливо протянул руки за вещами, но она не отдавала их.

Бросив взгляд на руку, ухватившуюся за белоснежный атлас, Джесси предупредил:

– Ты изомнешь свое подвенечное платье еще раньше, чем начнешь позировать. Что на это скажет Дэвид?

Он взял наряд и положил его на кровать, а потом подошел к Абигейл.

– Позволь помочь с твоим пальто, – сказал он, стоя позади нее, пока она расстегивалась. Абигейл позволила ему снять его. – Прекрасное пальто, – заметил Джесси, и Абигейл передернула плечами. – Новое?

Ей не нужно было смотреть в лицо Джесси, чтобы понять, каким знающим огоньком светятся его глаза. Пальто, очевидно, было частью ее приданого, и было очевидно, на чьи деньги.

Джесси положил его на кровать вместе с остальными вещами и повернулся к Абигейл. Несколько секунд они молчали, и Абигейл начала чувствовать себя не в своей тарелке. Что он замышляет, переодевание?

– Не настало ли время спросить, не хочу ли я посмотреть твои работы? – саркастически заметила она.

Джесси удивил ее, ударив в ладоши и воскликнув:

– Отличная идея! Они как раз все здесь.

Невозможно в это поверить, но он воспринял это всерьез и сел на корточки рядом с тремя огромными чемоданами и начал расстегивать ремни на них. Абигейл поняла, что это, должно быть, его фотографии, о которых он часто упоминал.

– Я пошутила, – сказала она более мягким тоном.

– Я знаю. Подойди и посмотри. Мне давно хотелось, чтобы ты посмотрела на них, а увидев их ты, возможно, по-другому отнесешься к позированию для фотографии.

– Ты говорил, что не делаешь портретов.

– Не делаю, – сказал он, подняв взгляд, сидя на сложенных ногах и уперев руки в бока – только твой.

– Он открыл первый чемодан и начал вынимать слой бархатных прокладок, окружавших большое число тяжелый стеклянных фотографических пластинок, потом сами пластинки.

– Давай, Эбби, не будь такой упрямой и несговорчивой. Я покажу тебе, что такое строительство железной дороги.

Ей было любопытно посмотреть на фотографии, но она по-прежнему медлила в нерешительности. Он так много раз обезоруживал ее до этого.

– Давай.

Он вытянул вверх руку, словно хотел притянуть ее к себе, к стеклянным прямоугольникам. У Джесси был очень трогательный и даже немного гордый вид, ожидая, когда она присоединиться к нему. Не обращая внимания на предложенную руку, она присела на корточки и сразу же стала смотреть фотографии. На первой был изображен не поезд, а торговое судно с прямыми парусами.

– Думаю, у этого корабля будут некоторые проблемы с передвижением по рельсам. – заметила она.

Джесси рассмеялся, взял фотографию в руку и, стерев с нее рукавом пыль, улыбнулся.

– Это «Нантакет», в тысяча восемьсот шестьдесят третьем он добрался из Филадельфии в Сан-Франциско ровно за сто двенадцать дней. «Нантакет» привез первые два паровоза.

– Паровозы? – изумленно спросила Абигейл, против воли заинтересовавшись.

Джесси коротко улыбнулся в ее сторону, но фотографии интересовали его все-же больше.

– Все доставлялось кораблями, и все – через мыс Горн: паровозы, рельсы, костыли, стыковые накладки, стрелочные крестовины – все, кроме дерева для шпал и эстакад.

Стыковые накладки? Стрелочные крестовины? Он говорил так, будто разбирался, о чем говорил. Его глаза восхищенно горели – такого Абигейл никогда раньше не видела у Джесси. В следующий момент он указал на изображение локомотива, который везла изящная речная шхуна. Ее кормовое гребное колесо вспенивало воды у пристани Сакраменто.

– Железной дороге пришлось полагаться на речные пароходы, – объяснил Джесси. – Пристань была построена специально для перевозки грузов для железной дороги, а потом жизнь на ней замерла.

Джесси разглядывал фотографию, и Абигейл не могла не тронуть печаль, сквозившая в его глазах. Он, может быть, даже забыл, что Абигейл была в комнате. Он стер пыль пальцами. Абигейл увидела в Джесси вещи, которых раньше не замечала.

Не спуская глаз с изображения, он пустился в воспоминания.

– Когда я был мальчишкой, я несколько раз ездил на речных пароходах. Новый Орлеан был бы совсем другим без них.

В его голосе, в его касании кончиками пальцев стекла пластинки были одновременно страсть и жалость, и это глубоко тронуло Абигейл.

Следующими были изображения эстакад, их ромбовидные фермы убегали вдаль, в сердце гор или в бездны ущелий.

– Иногда железнодорожники сжигали их, – размышлял вслух Джесси, нахмурившись, не в силах отогнать плохие воспоминания.

Потом показалась фотография, где сотня чернорабочих, как муравьи, таскали деревянные носилки вдоль бесконечных эстакад. Джесси рассказывал о каждой фотографии, часто улыбался, иногда хмурился, но всегда был с головой поглощен ими, что поражало Абигейл все больше и больше.

– Это Чен, – сказал Джесси о прищурившемся, вспотевшем китайце.

Абигейл посмотрела на некрасивое, грубое лицо и потом перевела взгляд на Джесси, который улыбался каким-то хорошим воспоминаниям.

– Кожа Чена действительно была желтой, как я слышала? – спросила Абигейл озадаченно.

Джесси мягко засмеялся и почти для себя сказал: