Количество ступенек не имеет значения

И пока женщина курила и смотрела в потолок, тоже разделся и быстро лёг. Она повернулась к нему.

– Ух ты, мой маленький… – начала. И провела ладонью между ног. – Что ж ты трусы не снял, дурачок…

Потом он взобрался на неё, и, к его удивлению, всё получилось. Только было очень неприятно, когда холодные пятки женщины касались поясницы.

Одевшись, она спросила:

– Сколько тебе лет, мальчик?

– Двадцать два.

– А ведь мне уже сорок пять. У меня дочь такая, как ты.

«Боже мой, – подумал, – вот влез, вот влез… В кои веки снял, и на тебе…»

– А я считал, что ты у нас девственник, – сказал сосед-прапорщик. – Кого пилил-то?

Потом, встретившись с бывшей своей девушкой, похвастался в отместку:

– Вчера был на танцах. Между прочим, с такой женщиной познакомился, ты бы видела…. Кстати, к ней поехал…. Учиться.

Она улыбнулась:

– Дурачок ты…

Её отношения с этим парнем продолжались, а он всё сходил с ума. И, не зная, куда себя деть, поехал в Питер. Но в Питере его никто не ждал, в Питере шёл мелкий холодный дождь, все люди спешили, а ему спешить было некуда, его никто не ждал. Через три дня вернулся. И всё-таки опять навестил её. Любовь сидела и плакала.

– Почему, малыш? – спросил.

– Меня пытались изнасиловать.

– Кто?

– Те, за стенкой. Там с ними ещё один, новый, он у них заводила. Ух, ненавижу! Ненавижу, потому что не люди, не мужики. Так, убожество!

– Хорошо, – сказал Алексей, – попробую что-то сделать.

Заводилу он знал. Это был холостой сорокалетний мужик с равнодушными, ничего не выражающими глазами. Работала эта гниль в прокуратуре, имела там должность и оклад. Алексей знал, что он живёт в офицерском общежитии. Одолжил финку у охотников, подождал ночь и пошёл туда. Чтобы не проходить через охрану, влез через полуоткрытое окно, тихо открыл дверь в комнату. Подошёл к кровати и быстро зажал рот спящему. Тот встрепенулся, хотел закричать, но не смог. Алексей нагнулся к уху и медленно сказал:

– Узнал, наверное. Если закричишь, конец тебе.

Убрал руку с зажатого рта и вложил между губ нож. Губы зашептали:

– Что ты, зачем, да она, она, ты не знаешь…. У неё ещё один есть кроме тебя – солдат ходит к ней.

– Не твоё дело, сволочь, – сказал с ненавистью и нажал остриём. Потекла кровь, и раздался сдавленный стон.

– А это чтобы понял: тронешь её ещё раз – или ты, или кто-то из твоих, – убью. Тебя. Только тебя.

После всего этого чувствовал себя плохо. Был нервный срыв, на работу не ходил. Лежал на кровати целыми днями, курил и смотрел в потолок. Считал дни, думал, что арестуют. Но ничего не произошло, только пришёл Александр Терентьевич, покачал головой, затопил без слов печь и сел на табуретку около. Спросил тревожно:

– Что случилось? Заболел?

– Нет, – ответил Алексей, – всё хорошо.

Поднялся и поехал к ней. Спросил:

– Ну как? Пристают офицеры?

– Нет, – тряхнула волосами Любовь и засмеялась счастливо. – Я им такое выдала тогда, а одного сковородкой огрела, он так растерялся.

– Ну слава богу, – сказал, – хорошо, что ты такая смелая.

Через месяц она уезжала. Рассчиталась с работой, собрала чемодан и сидела на нём в аэропорту, решительная, напряжённая.

– Я попробую, – сказала. – А то не решаюсь никак, а время уходит. Кстати, Антонас сделал мне предложение, но я отказала. Хочу всё-таки увидеть небо.

– Куда ты?

– В Архангельск, там школа стюардесс.

Покопалась в сумочке, достала фотографию и протянула её:

– Это тебе…

Фотография была сделана давно. С неё смотрела девочка-подросток широко распахнутыми глазами.

– Нет, – сказал Алексей, – это не ты, не возьму.

Она покраснела от обиды, опустила голову и рывком отвернулась.

Алексей сел перед ней на корточки.

– Не надо, не плачь, ты же сильная, – обнял. – Помнишь, кто-то когда-то хотел знать, хотя это уже неважно… – и с трудом выговорил: – Я люблю тебя.

Раздался металлический голос дикторши:

– Пассажиры… рейс номер… регистрация…

Она вырвалась и побежала со всех ног, в охапку схватив чемодан.

Под серым небом гулял холодный ветер. Снизу, с земли, медленно, уверенно, чуть покачивая крыльями, тронулся самолёт. Развернулся. Выехал на прямую и, взревев моторами, стремительно прыгнул вверх.

В полупустом вагоне, загородившись от неяркого жёлтого света, чтобы никто не видел, и прижав лицо к холодному стеклу, он повторял и повторял про себя, не зная зачем, одно и то же:

– А я верила вся и, как роза, цвела, потому что любила его…

Дебют

Восьмидесятые. В магазинах плодово-ягодное и портвейн в бомбах из тяжелого, мощного стекла. Город Череповец полон химических заводов – облака розовые, трава пока ещё зелёная. Пацаны с заточками, мат, переполненные автобусы. Речечка течёт, слабеньким летом одеяльце принёс, «жигуль» открыл, лежишь, загораешь. По бережку битое стекло – не один ты пивком балуешься. А допил «жигуль», размахнулся и забросил в воду – плыви, бутылочка!

Общежития стоят, окна открыты. Одна высунулась, сиськи выставила, сигаретку курит.

– Эй ты, блядь!

– Сама блядь!

И пошла перекличка.