Количество ступенек не имеет значения

– Отсоси, дура! Сама блядь!

Лариса молча бросилась вперёд, Катерину вынесло из кровати, и они сцепились.

– Эй, эй! – забормотал Лёшка. Встал, попытался разнять.

– Да пошёл ты!

Катерина в запале наотмашь хлестанула его по физиономии, оставив отметину длинным ногтем. Лёшка отшатнулся и оторопел, у него перехватило дыхание. Опьянение прошло, будто и не было. Начал торопливо одеваться и ещё полуодетый, путаясь в штанинах, выскочил из комнаты. Жгучая обида на свою первую женщину жгла сердце. Лёшка бросился вниз, выбежал наружу. От чувств предательски щипало в носу и как-то незнакомо теснило сердце.

– Вот сволочь! – вытолкнулись слова.

Вытолкнулись хрипло, неудобно проворачиваясь булыжниками и царапая горло. Лёшка откашлялся и сказал ещё упрямее и злее:

– Блядь такая! – дёрнул себя за волосы и закрутился на месте. – Ну я и дурак! Смешно! Просто смешно! Ведь ей же всё равно с кем!

«А мне?»

Внутренне возмутившись оскорбительным для себя вопросом, он в растерянности сел на тёплый тротуар и, оглянувшись, начал наблюдать, как неподалёку в траве светил и медленно полз светлячок. А вот ещё один и ещё. И Лёшка неожиданно представил, будто он сам, как светлячок, бродит по миру с фонариком, только этот фонарик у него не снаружи, а внутри, качается себе в такт шагам, иногда почти затухает, а иногда разгорается так ярко, что становится мучительно трудно просто жить – покупать продукты, ездить, вежливо здороваться, спать, разговаривать. Помимо воли он вспомнил, как в свете луны с лица только что бывшей с ним женщины исчезло озлобление, разгладилась гримаса тонких, циничных губ и проступило трогательное и доверчивое начало.

– Шлюха…

Почувствовал неловкость:

– Тоже мне, обвинитель.

Обхватил руками колени. Вздохнул:

– Поздравляю. Вот тебе твой первый раз. Хотел – получил.

И вдруг ощутил гордость:

«Всё-таки было. Наконец было. Спасибо… Цапнула, конечно! – осторожно потрогал царапину. – Но спасибо. А дальше – дальше у меня всё будет иначе. Я буду любить, меня будут любить.

Неожиданно вспомнил Валька: «В овощном всё иначе…»

И испугался:

– Нет, не так! Всё иначе, всё действительно будет иначе!

Поднял глаза – за огородами, за палисадниками, за крышами, за волнами деревьев, за рекой Шексной занималось утро.

Белая пряная Польша

Всегда так: или ты благородная, чинно-умная собака и, не отличаясь от других, между тёплых батарей нежно облизываешь языком собственный зад, или сердце твоё, не давая покоя, гонит тебя в безумие, любовь и неизвестность.

А сейчас я попрошу: о, Господи! Дай мне безумие – хоть на час, хоть на год, дай мне шанс, Господи, а то я уже всё забыл.

Это был обычный туристический автобус с умными, хитрыми бабами и мужиками, которых потом назовут точно и просто – челноки. Он отходил в семь утра от известного всем в городе универсама и шёл в зимнюю, белую Польшу, готовящуюся к Рождеству. В программе были Люблин, Освенцим, базар, магазины. И «усиленный ужин» на второй вечер – так значилось в программе путешествия. Настроение у людей было приподнятое, шофёр мурлыкал музыку, в салоне пахло съестным, и забитый вещами автобус катил-катил себе вперёд без остановок.

Пока не подошла земля другая – Польша.

И вот совсем уже была ночь, когда автобус свернул наконец с шоссе и остановился у светящейся огоньками гостиницы, на крыше которой красовался застывший перед прыжком олень. В холле горел неяркий свет, освещавший стойку и огромных размеров картину, на которой пышная нагая женщина, забыв себя, куда-то мчалась меж красных облаков на красном же бешеном быке. Алексей, в отличие от всех ехавший в первый раз и первый раз оказавшийся в такого рода незнакомом фешенебельном месте, получив ключи, открыл свою комнату и застыл заворожённый: в комнате с мягким, приглушённо-коричневым убранством во всю стену протянулось окно. Шторы были раздвинуты, и в окне, в тишине, в обнимку с идущим откуда-то светом медленно падал снег. Сердце ёкнуло, он сел на пол, наткнулся рукой на радио, встроенное в тумбочку, включил, выключил и под музыку тишины смотрел и смотрел на снег.

Утро наступило в один миг, и утром дали лёгкий завтрак и повезли на запланированную экскурсию в кажущийся пустым старинный город. В этом городе, как сказала, заметив его чёрную шевелюру, экскурсовод, раньше жили евреи.

А ужин был очень весёлый. Мужчины и женщины из автобуса сидели за столами, пили обещанное усиление – водку и рассказывали друг другу анекдоты, тонувшие во взрывах хохота. Между делом, в процессе общения, они непринуждённо разбивались на пары, чтобы ночью не было уж очень скучно после тяжёлых трудовых будней.

Алексей, оторвавшись, вышел покурить в холл и принялся рассматривать картину, на которую ещё вчера обратил внимание.

– Нравится? – кто-то его спросил.

Он обернулся: позади стоял поляк и пошатывался.

– Нравится, – ответил с вызовом.

– Что?

– Бык.

– Мою любимую картину, пся крев! – запальчиво сказал поляк. И вдруг рассмеялся: – Анджей, меня зовут Анджей, а тебя?

– Алексей.

– С автобуса?

– Да

– Ладно, хорошо, ну что, пошли?

– То есть как пошли? Куда? – Алексей не понял.