Взор ее становится глубоким и опасным, как ночь.
– Что до них?
– Они так же невиновны, как и Кестрин.
– Ты знаешь, что уготовил твой король для Валки.
– Знаю. – Я опускаю взгляд на каменистую дорожку. – Они называют это справедливостью: она оказалась изменницей и сама вынесла себе приговор. – Я сглатываю ком в горле. – По закону изменник должен умереть, Дама. И это ты сделала ее изменницей, сделала так убедительно, что сам король ничего не заподозрил. Не сомневаюсь, что одного за другим она передала бы их в твои руки, как только смогла бы. И потому для нее нет надежды на прощение… Это справедливо, но жестоко и безобразно. Я бы хотела, чтобы приговор был милосерднее, чтобы она умерла легко.
Я думаю о самой Даме, о гибели ее матери. Возможно, будь та справедливо казнена, вдали от глаз своего ребенка, Дама не стала бы той, кто она есть. Хотя она и
Дама склоняет голову в деланом любопытстве:
– Ты защищаешь жизни людей, что прячут жестокость под личиной справедливости?
– Дама, ты приговариваешь их без честного суда. Ты видела злую часть Кестрина, но перед лицом испытаний он справился.
– Какой суд мне устроить им, принцесса? Ты снова отдашь себя в мои руки, чтобы разыграть испытания? – Она быстро выбрасывает вперед ладонь. – Даже не предлагай. Я отсылаю тебя домой, потому что ты права в этом случае, и потому, что я не хочу твоей гибели даже ради смерти Кестрина.
Она протягивает мне руку:
– Идем.
Я поднимаюсь на ноги и хватаюсь за ее ладонь, не обращая внимания на боль от ран.
– Что, если мне нужно будет еще раз поговорить с тобой?
А это будет мне нужно, если она не откажется от мести королю или Гаррину.
– Назови мое имя, и я приду.
Сады вокруг тают, изгороди вырастают в стены, и Дама уже стоит посреди моей спальни во дворце, освещенная утренними лучами, что льются сквозь разбитые ставни.
– Твое имя, – повторяю я.
– Сараит.
Я отпускаю ее руку, и она растворяется в солнечном свете.
Глава 42
В свои ежедневные визиты Беррила ни Каирлин ухаживает за мной молчаливо, с лицом неподвижным и твердым, отмеченным лишь короткой глубокой морщинкой меж бровей. Она не задает вопросов, на которые я не могла бы ответить, и лишь оставляет мне мазь от ожогов и строгий наказ не допускать нагноения в ранах. Ее колдовству не сделать большего, чем чарам Дамы. Только время может принести исцеление.
Возвращенная Дамой в комнату, я кое-как выбралась в коридор и передала с проходящим слугой сообщение королю. Слуга торопливо убежал, хотя едва ли понял смысл сказанного: «
Прислужницы двигаются едва слышно, уважают мою молчаливость, подмечают боль, делятся ходящими по дворцу слухами. Так я узнаю, что вскоре после моего возвращения принца нашли бредущим через равнины к городу, измученного и худого. Узнаю, что как раз перед этим Круг Колдунов потребовал от короля назначить нового наследника, лишь для того, чтобы вскоре подавиться своими словами. И узнаю также, что Валка заключена в камере и ждет казни, которая состоится, как только я поправлюсь и смогу выехать и присутствовать на ней вместе с королевской семьей.
Возможно, именно это удерживает меня в спальне.
Наконец я все-таки заставляю себя встать и переодеться. Прислужницы молча помогают, внимательно приглядываются ко мне. Я узнаю Жасмин, что когда-то расспрашивала меня и впускала к уснувшей Валке, и Зарию, что хихикала тогда вместе с ней. Третьей оказывается Мина, о ней у меня пока представления нет. Она такая же тихая и отстраненно вежливая, как всегда. Я еще не знаю, что у нее на уме.
Переодевшись, я отпускаю их и снова сажусь на кровать, опять мечтая о нашей с Сальвией небольшой комнатке над конюшней, с тремя матрасами бок о бок, с деревянными колышками в стене, что держат все нужное нам. Бесконечное количество новых вещей угнетает: огромная пустая кровать, настоящий лес столов и кресел, загромождающих все комнаты. Платяной шкаф забит привезенными Валкой в сундуках нарядами, что доставили из моей комнаты на конюшне и разобрали без предупреждения, так что все было готово раньше, чем я узнала.
Это можно переделать, но не сейчас. Будет время и для замены одежды, и для расстановки мебели прямыми линиями и четкими изгибами, чтобы можно было снова ясно мыслить.