Колючка

Минуло два дня с нашего прибытия в Таринон. Я надеюсь, вы простите мою медлительность в написании вам, поскольку я была очень занята. Но я уверена, что лейтенант Балин благополучно донес до вас доклад о том, что оставил меня в добром здравии, и надеюсь, что вы не тревожитесь.

На границе нас встретили двое лордов короля, зовущиеся Филадоном и Мелькиором…»

– Мне продолжать? Или что-нибудь вам все-таки знакомо? – любезно спрашивает принц.

– Знакомо, – хрипло отвечаю я.

– Почему же?

Я мотаю головой. У меня нет иных объяснений, кроме правды, но правду эту я не смогу рассказать, даже если пожелаю.

Он бросает письмо на столик между нами.

– Я не поверю, что Алирра хочет общаться с вами и достаточно вам доверяет, чтобы просить писать за нее послания. И она точно не попросила бы написать письмо настолько откровенного содержания. Тогда почему же, скажите, вы его все-таки написали?

Я не свожу взгляда со своих рук. Они аккуратно сложены на коленях, пальцы одной укрывают другую. Нужно что-то ответить, я это знаю. И все же отпускаю себя дальше в глубины отчуждения, всегда спасавшего меня раньше, если не от боли, то по крайней мере от жгущего изнутри страха.

– И как, наконец, вы сумели даже подписать его? – Голос у него низкий, густой, налитый недоверием. – У вас не только почерк, но и подпись принцессы. Я сравнил ее с подписью на бумагах о помолвке и не нашел никаких различий.

Я продолжаю изучать форму собственных пальцев и то, как прячутся тени в лодочках рук.

– Смотрите на меня.

Взгляд взлетает против воли, потому что я слышу голос брата. Но принц не поднимает руки, не тянется ко мне. Вместо этого он снова говорит, тоном холодным и твердым, как железо:

– Почему у вас почерк принцессы и ее подпись?

Я разглядываю его – высокие скулы, черные волосы, жесткий прищур глаз, линию губ. Закрываясь от страха, я не помогу ни себе, ни ему. Какие бы уловки он ни использовал сейчас, за мной все еще долг, потому что я предала его доверие, решив жить судьбой девочки-гусятницы.

Но когда я открываю рот для ответа, выскальзывают другие слова:

– Отпустите.

Кестрин поднимает одну бровь, но я вижу, как что-то мелькает в его взгляде. Жалость?

– Мой отец предлагал вам возможность вернуться домой, – отвечает он, изображая непонимание.

Я качаю головой и заставляю себя говорить:

– Дома меня ничего не ждет. Моя… семья огорчится, если я вернусь.

Теперь голос хотя бы звучит увереннее.

– Лорд Дэйрилин обожал свою дочку.

Я на миг теряюсь, а потом едва сдерживаю смех.

– Возможно, при посторонних. В кругу семьи все совсем не так, как при дворе.

Эту истину я усвоила уже давно.

Кестрин откидывается в кресле, скрестив руки на груди. В свете ламп его образ кажется мрачным и внушительным.

– Объясните, как написали то письмо.

Слова повисают в воздухе. Он не отпустит меня, пока не получит удовлетворяющий его ответ – тот, которого я не дала бы, даже если бы могла. Но, думаю, можно попробовать объясниться, не открывая всей правды. Он смотрит мне в глаза и ждет, так что я нарушаю тишину и говорю:

– Было время, Ваше Высочество, когда мы с принцессой казались неразлучными. Мы росли вместе, вместе обучались. Научились писать одинаково, и я стала часто составлять послания за Ее Высочество, лишь отдавая их ей на утверждение перед отправкой. Повторять подпись стала просто для удобства. Несмотря на разногласия накануне и во время путешествия, я все еще должна была ей услугу. Поэтому согласилась написать королеве за нее, пока она не чувствовала на это сил. Только и всего.

Целое мгновение мне кажется, что он поверил.

– Вы лжете.

Сердце пропускает удар.

Он продолжает:

– У принцессы почти не было друзей в детстве. И точно не было такой близкой подруги, какой представляетесь вы.

Он знает, о чем говорит, – и все-таки определенно не со слов Валки. Она никогда не была одинока. Всегда жила в окружении друзей и семьи, и у нас при дворе, и в доме отца. Не сомневаюсь, что именно это она и поведала бы о прошлом.

– Она сама вам рассказала? – спрашиваю я.

– Нет, – признает принц.

– Откуда же вам все известно?

– У меня свои источники, – отвечает он загадочно. От этих слов снова тянет смеяться. Они напоминают о детской манере секретничать: я что-то знаю, а тебе не скажу.

– Вероятно, ваши источники ошиблись, – говорю я повеселевшим голосом.

Он бросает на меня резкий взгляд:

– Это невозможно.