Колкая малина. Книга вторая

Дайте мне от пуза наесться землянички,
Дайте насмотреться в неба высоту,
И попить до хруста колодезной водички,
И вечером дождаться первую звезду.

Дайте опереться на веру православную,

Чтобы точно знать, куда идти,
Да ещё на силушку русскую, державную,
Чтобы людям Милосердие нести.

В ладони — маленькая горсть святой земли

Супротив дракона атеизма,
Он восславил все, что в мире есть, грехи
И выродился в призрак коммунизма.

Но Милосердие никто не отвоюет,

Оно горит звездой в кромешной мгле.
Когда любовь во всём восторжествует,
Эра Милосердия наступит на Земле.

Станет всё доступно и понятно,

И выселится страх из обихода,
А войны канут в вечность безвозвратно,
То и будет долгожданная свобода.

Я буду землянику в лукошко собирать,

Такая у меня свобода воли.
Милосердие — оно нам всем родная мать,
И обязало нас прожить без страхов и без боли.

Часть II. Стриптиз

Стриптиз

У неё были марсианские глаза,
А волосы — как нимб небесного привета.
Она пришла как триумфальная волна,
Стройная, как башня минарета.

Её губы, словно красные кораллы

И искрящиеся грани самоцвета,
По мне хлестали музыки обвалы
И крики от басов и до фальцета.

Она плыла в лучах сценического света

И, вопреки натершему мозоли этикету,
Была до тоненьких верёвочек раздета,
Излучая чары от заката до рассвета.

К ней тянулись жирными руками,

Себя пытаясь до оргазма довести,
Её лизали сальными глазами
И всё время рвались увезти.

А я мучился душевной голодовкой

И сидел затравленный и злой,
Полоскал кишки дешёвой водкой
И сам себя пугал уйти в запой.

А мне бы в те глаза поглубже заглянуть,

Я, может, сам свои фантазии порушу.
Или мне тоже руки протянуть
И заорать: «Спасите мою душу!»

Олимп

В плечах косая сажень, покатая спина,
Ядрами чугун по мышцам раскатился.
Шея в три обхвата набычена всегда,
Это бодибилдер в витрине отразился.

Модная причёска, зеркальные очки —

Тут явный фаворит турниров красоты.
Он Шварценеггера догнал по жиму от груди
И усвоил многие киношные финты.

Он смотрелся феерично в витрине из стекла,

Когда стоял в лучах полуденного света,
И был готов за обожание себя
Раздать сто копий своего портрета.

Он привился от коварного ковида

И изнывал от похоти к себе,
И приходя в неистовство от собственного вида,
Себя ласково поглаживал везде.

Он был по пляжам главный Аполлон,

И хоть с женским полом дела не имел,
Был ими до Олимпа вознесён
И уже не мог остаться не у дел.

У кого-то в жизни всё красиво и надёжно,

И всё, что напаковано, в сохранности лежит,
Однажды усомнитесь, задумавшись тревожно,
Может та надёжность — один лишь только вид?

Останься