Колхозник Филя

Одним словом, Владимир Петрович всегда старался сочетать приятное с полезным, и никогда не упускал случая воспользоваться преимуществами разъездного характера своей работы.

Как-то летним днем его жена Зоя копалась в палисаднике со своими любимыми розовыми да красными гладиолусами, когда услышала приближающийся знакомый рокот мотоцикла: «Ну, на обед… пойду щи разогревать», – подумала она, и, вытирая платком с лица пот, направилась было в чулан к керогазу. Каково же было ее удивление, когда, обернувшись, она увидела – её ждет необычный сюрприз: Владимир Петрович явился не один – за его спиной на широком сиденье мотоцикла в игривом легоньком платье раскованно сидела местная школьная учительница немецкого языка Вера Семеновна Зубкова, – статная, но незамужняя дама лет 30-ти с хвостиком…

– Здравствуйте, Зоя Даниловна!.. – с мягкой учтивостью обратилась к ней интеллигентная пассажирка, не слезая с тарахтящего мотоцикла и держась одной рукой за её мужа. – Знаете, мне давно интересна профессия агронома… Вы не возражаете, если я в этих целях проедусь с Владимиром Петровичем по полям?..

Зоя от такой смелости на мгновение растерялась, – хотя сама по натуре была не из робкого десятка, и за словом в карман никогда не лезла.

– Да-да, конечно… – машинально выдавила она из себя с кислой улыбкой. – Что ж… поезжайте… – последнее слово далось ей с трудом, и как бы с многозначительным ироничным оттенком.

Тут же радостно взревел железный конь, – Владимир Петрович, пожертвовав вкусным обедом, не мешкая, – пока жена не опомнилась, – дал газу, и, круто развернув, погнал так, что с него чуть не слетела шляпа (ее одной рукой заботливо поправила Вера Семеновна).

Ошеломленной Зое, постепенно приходящей в себя и начинающей сознавать, насколько дерзко и ловко провели её вокруг пальца, оставалось лишь тоскливо наблюдать вослед убегающему мотоциклу, как края недлинного ситцевого платья учительницы восторженно трепетали на ветру, обнажая ее крутые коленки…

Без водки жизнь для Владимира Петровича, казалось, теряла всякий смысл. Например, по выходным, если он с утра был дома без желанного виновкушения, – не находил себе места, из рук у него все валилось, глаза бегали, лицо корчилось печатью страдальческих гримас. И в такие трагические эпизоды на него, – словно плачущего на паперти божьего храма, – без искреннего сочувствия и глубочайшего скорбления души смотреть было невозможно.

– Зоя, дай «троячок», – полечиться… – начинал он жалобно канючить у жены денег.

Она, зная наперед эти разорительные для семейного бюджета потребности, ему, как правило, отказывала, – и тогда он добивался своего не мытьем, так катаньем.

С лукавой улыбкой вырывал из школьной тетрадки листок бумаги, доставал авторучку, и синими чернилами, своим изящным каллиграфическим почерком, писал записку продавщице магазина продовольственных товаров, с которой давно и предусмотрительно наладил тесный неформальный контакт: «Нелля, до зарплаты – 1 «Московской» (гордость сельского интеллигента не позволяла ему прямо сказать «дай»); а в конце, после даты, – словно генерал-губернатор, – ставил свою эффектную подпись, которую натренировал еще со студенческой поры. Затем он звал, как наиболее ответственного, младшего сына-школьника Кольку, заговорщически подмигнув, совал ему в руки заветную петицию, для надлежащей конспирации снабжал кирзовой хозяйственной сумкой, и, – напутственно похлопав по тщедушному плечу, – отправлял малолетнего гонца за вожделенной бутылкой водки.

Выпив граненый стакан, – криво поморщившись, словно его принуждали к чему-то непотребному, и закусив чем придется, – на короткое время Владимир Петрович снова как бы принимал человеческий облик: его лицо разглаживалось, глаза наполнялись смыслом, и теперь в нем невозможно было найти какого-либо изъяну.

После второго он впадал в мягкую сентиментальность, давал волю чувствам, и в нем даже как бы просыпалось что-то человеческое. То есть, при нем обнаруживался какой-то непонятный изгиб души. Вытирая с внешних уголков своих глаз белый налет, всякий раз появлявшийся там, когда Владимир Петрович был под парами, – он заботливо интересовался у сыновей (чего с ним никогда не случалось в минуты трезвости), не хуже ли других они одеты в школе, кто у них лучший ученик в классе, – а потом в сотый раз принимался наставлять: младшему после школы надлежит поступить в военно – финансовое училище, а старшему – в военное автомобильное. Хотя скорее это было не истинной заботой о детях, а всего лишь словоблудием пьяного отца.

Ну, а вишенкой на этом торте хмельных чувств был третий стакан.

Владимир Петрович шаткой походкой направлялся к стоявшей в углу комнаты радиоле «Sakta», поднимал, роняя 2-3 раза, крышку, ставил, царапая иглой поверхность, любимую пластинку на 45 оборотов с фокстротом «Липси», – и пускался в бесшабашный пляс: будто лыжник, энергично работая локтями и украшая эти танцевальные движения неуклюжим топотом своих толстых ног…