Колхозник Филя

Повидавшие жизнь давно заметили, – пусть это звучит и чересчур категорично, – что люди в их манерах после крепкой выпивки делятся на 2 сорта: 1) ложатся спать; 2) становятся дураками.

К счастью для его семьи (если только здесь уместно говорить о «счастье»), Владимир Петрович никогда не буянил; если был сильно пьян, его быстро клонило ко сну, и он мгновенно засыпал, осеняя пространство редким по зычности храпом, – будто по стиральной доске кто-то водит напильником. При этом, – что необычно, – его дыхание, будто он нырял в бездну, замирало почти на минуту, – затем он, как бы очнувшись, начинал жадно и тяжело дышать, через некоторое время успокаивался, – а потом снова и снова так продолжалось до тех пор, пока не протрезвеет и не проснется.

Сыновья по ночам, не в состоянии от этого уснуть, даже со страхом прислушивались – жив он или мертв, вынырнет или нет, и мысленно считали, сколько же секунд максимально их отец может лежать бездыханным.

Несколько раз он, будучи еле можаху, попадал в переделки, едва не стоившие ему жизни, – что вряд сочтешь удивительным. К примеру, в ту же весну обнаружилось, что Владимиру Петровичу «на выход» нечего, собственно говоря, надеть, – как-то незаметно поизносился до неприличия. С трудом выкроив из скудного семейного бюджета необходимую сумму, ему на радость всей семьи справили новый румынский костюм: элегантного фасона, из качественной ткани, цвет темно – синий до черноты, в едва заметную светлую полоску. Обновить этот цивильный прикид было решено 9 мая, на праздничный митинг в день Победы. С утра его жена Зоя, любуясь на мужа в белой рубашке и новом костюме, повязала ему серый в красную полоску галстук, нежно подала шляпу, на прощание поцеловала, – и уверенный в себе Владимир Петрович, как это всегда чувствует себя человек в добротном модном платье, широкой поступью отправился на торжественное мероприятие.

Когда он вернулся на обед, то мимоходом сказал жене, что после работы задержится: узким мужским составом правления колхоза они решили отметить праздник, выехав на «козлике» (ГАЗ-69) в Круглый лес, что в километре от села.

Эти небольшие заросли дуба, березы и осины были примечательны тем, что располагались на бугре в небольшом округлом провале, а живописности этому урочищу добавлял сравнительно большой пруд как бы в форме груши Дули. Он глубоко вдавался своим долгим «хвостиком» прямо в середину леса, где теперь местами виднелись белые цветущие кусты боярышника, словно зима забыла там кучи снега. Причем, один берег у истока водоема был достаточно крутой и высокий, и с него к воде свисали ветви редких божественных лип.

Уже начало вечереть, – но Владимир Петрович домой все не возвращался. Стемнело. На улице – хоть глаз выколи, несмотря, что небо было звездным, – а педантичная Луна ни за что не хотела выползать на свою орбиту раньше, чем под утро, – у нее, видите ли, строгое вселенское расписание. Зоя, уложив детей, легла спать сама, но все крутилась с правого бока на левый да обратно, и все не могла никак уснуть, ибо в ее голове роилась всякая чертовщина. То ей мерещилось, будто колхозные собутыльники изувечили там мужа в пьяной драке, то чудилось, что ихний старый «козел» опрокинулся вверх резиновыми копытами и полетел, отбросив все три карданных вала, в глубокий овраг…

Владимир Петрович вернулся за полночь, немножко задержавшись в чулане, и лег в кровать весь какой-то липкий как после дождя, не говоря уже о том, что, конечно, был в крепком кураже, и, что необычно, – весьма немногословным.

Поскольку состояние мужа показалось ей очень подозрительным, а сам он мама-папа выговорить не мог, Зоя встала и вышла в чулан, – где босыми ногами сразу натолкнулась в темноте на что-то мягкое и влажное. Она включила свет, и тут же в страхе отпрянула назад, гулко стукнувшись затылком о полузакрытую дверь комнаты… – Перед ней на полу лежала безобразная куча какого-то грязного мокрого тряпья, в котором она с гневным ужасом начала признавать то, что еще утром было новым импортным костюмом…