Колхозник Филя

В молодости была недурна собой: небольшого роста, стройна, на небольшом круглом лице изогнутыми дужками красовались черные брови, русые волосы уложены на затылке в модную тогда корзинку. Но самым удивительным в ее облике были большие зеленые глаза в уникальную коричневую крапинку. Что бы они ни выражали – гнев, тоску, равнодушие, – это было всегда сильно и впечатляюще; в их бездонной глубине таилась какая-то неведомая сила, она как бы гипнотизировала визави. Зоя знала такое, и при необходимости пользовалась этим своим природным даром сполна. Даже ее одноклассники, будучи уже взрослыми, – когда речь заходила о Зое, – словно в забытьи тихо произносили: «О! – какие у нее были веки!.. какой у нее взгляд…»

Но третьи роды весьма скверно отразились на ее привлекательной внешности: она быстро начала полнеть, все прежде замечательные черты как бы вытянулись или растворились, и в последнее время Зоя своим видом больше напоминала милый деревянный бочоночек, который, пошарив рукой в мешке, по обыкновению тащат во время игры в лото.

В их семье всем, словно боцман на палубе, заправляла она же: властная, энергичная, хваткая, начитанная (у изголовья ее кровати всегда лежал какой – нибудь роман: не «Буйные травы», так «Великий Моурави»), имевшая врожденный талант организатора и лидера. Тем не менее, замечались за Зоей и некие странности натуры, что было скорее наследственным фактором по материнской линии: ее родной дядька казак Кирсан отличался буйным и мстительным нравом, крайней несдержанностью в речах; в годы коллективизации он не раз обещал коммунистам «нарезать земли», – немудрено, что вскоре загремел на выселки. Дядька Петр тоже был крутого склада, хотя и более мягкого, – коммунистам не грозил (по крайней мере – вслух), прошел войну (служил кавалеристом), благополучно дожил до глубокой старости.

Когда Зоя просыпалась, первой ее мыслью было: кого бы и как озадачить новыми поручениями, – которых ее творческий ум, будто генератор повышенной мощности, на ходу выдавал с большим избытком, хоть на весь колхоз. Ее сыновья, – в то время как их сверстники летом беззаботно носились по улице, – шалить не изволили: один, к примеру, имел наряд до полудня выкопать за сараями яму, а другой – до захода солнца ее же тщательно закопать.

Но превыше всего Зоя ценила миг, когда она могла делать кому-нибудь внушения. В такие счастливые для нее минуты ей и самой начинало казаться, что именно в этом есть ее судьбой уготованное предназначение и смысл ее земного существования. Если детей под рукой не было, – не беда! – она могла, скажем, через штакетник переключить свой взор на улицу… так, ага, – идут трое старшеклассников, балагурят, один при этом жует ломоть хлеба. И, вот, он, не подозревая, что за ним пристально наблюдает пара бдительных глаз, легкомысленно подбрасывает недоеденный кусок, и молодецки ударяет по нему, будто по футбольному мячу, ногой…

– И что же это ты такое вытворяешь?!.. – тут же из-за забора раздается в его адрес назидательная укоризна. – И как же это тебе не стыдно, а?.. – для пущей убедительности Зоя смело открывает калитку, и, опираясь на узловатый черенок мотыги, делает решительный шаг вперед. – И кто же так с хлебом поступает?!.. – ее пухлая рука с вытянутым в шило тоненьким указательным пальцем делает уничтожающий жест и, наконец, смачно пригвождает юного адресата к позорному столбу. – Бессовестный!.. неужто, вас такому в школе учат?!..

Трудно с определенностью сказать, случайность это или нет, – но даже их корова «Зорька» была на ту же стать: вечером с выгона шла непременно во главе стада.

Одним словом, родись Зоя эпохой раньше, – наверняка, и сам надменный император Наполеон, от природы обладавший даром одним своим взором обращать в прах любого – что пешего что конного, не избежал бы позорной участи смиренно выслушать ее критические замечания на предмет выявленных недостатков в его полководческом искусстве. А закончи вуз – сделала бы головокружительную карьеру.

Но, когда Зоя вместе с будущим мужем подала документы в один институт, ей сообщили, что она не выдержала вступительного экзамена. Хотя, все понимали, в чем тут дело: Зоя, – в отличие от Владимира Петровича, чей отец прошел всю войну, – была дочерью раскулаченного «врага народа», в 17 лет от роду оказавшегося на выселках в Верхней Тойме. К тому же, ее отец в самом начале войны угодил в плен, а после войны из немецкого концлагеря – прямиком загремел на 3 года в советские лагеря, – за то, что во время пленения под Каховкой не смог оказать сопротивления вооруженным до зубов гитлеровцам – имевшимся у него оружием: пассатижами.

Как бы там ни было, Зоя, нащупав однажды рыхлость воли Владимира Петровича, голыми руками смогла взять его в оборот, и крепко держала в своих руках вожжи семейного управления. Подобно купринской Шурочке, она искусно, хотя и не всегда с пользой для семьи, дергала мужа за ниточки, которыми на свой адат направляла его поведение, в т.ч. на работе.