Коллапс. Гибель Советского Союза

События в Кузбассе были первым серьезным организованным движением российских рабочих после 1962 года. Закон в СССР еще запрещал организацию стачек. Тем не менее Верховный Совет сперва ушел в тень, а затем, испугавшись потери авторитета среди рабочего класса, признал требования бастующих «честными и справедливыми» и выделил 10 миллиардов рублей на закупку товаров народного потребления и медикаментов. В течение июля и августа Рыжков, его заместители и соответствующие министерства вели переговоры с шахтерами. Государство импортировало необходимые товары. Закупки оплатили за счет иностранных кредитов и продажи золота из госрезервов. Министерство угольной промышленности повысило зарплаты шахтерам. Забастовки стали утихать. Они обошлись советскому бюджету не менее чем в 3 миллиарда рублей, а общий экономический ущерб от забастовок оценивался в 8 миллиардов. Верховный Совет продолжил политику экономического популизма, повышая пенсии, пособия инвалидам и ветеранам войны и т. д. Главе Госбанка Геращенко пришлось изыскивать отсутствующие средства, чтобы все это оплатить. Планы жесткой экономии Абалкина были выброшены в мусорную корзину, дефицит госбюджета рос и быстро приближался к ошеломляющей цифре 100–120 миллиардов рублей^[216].

«Это что – капитуляция правителей? Или их союз с рабочим классом против консервативного “болота”?» – размышлял в дневнике помощник Шеварднадзе. Горбачев в своих мемуарах назвал забастовку горняков «ударом огромной силы» по реформаторам и «может быть, самым серьезным испытанием за все четыре года перестройки». При обсуждении реформ советский лидер упоминал Маргарет Тэтчер. «Железная леди» подавила забастовки британских шахтеров в 1984–1985 годах, Горбачев, напротив, пошел на уступки. Сам он с ними не встречался и перепоручил Рыжкову улаживать конфликт. В дневниках Черняева, обычно проясняющих события, нет ничего об этих июльских днях: помощник Горбачева был слишком занят либо подавлен, чтобы выразить свое мнение. В последней записи перед летними каникулами Черняев предсказывал, что Горбачев потеряет авторитет у русского народа, который «неблагодарен и забывчив». На фоне быстрого распада привычных народу проявлений «твердой» власти глава СССР все больше выглядел слабой фигурой^[217].

Горбачев был слишком самоуверен, чтобы видеть эту опасность. В июле он встретился с рабочими Кировского завода (в 1917-м их предшественники участвовали в русской революции) и вернулся со встречи заметно потрясенным. Рабочие не поддерживали его реформы и призывали «вешать» кооператоров-спекулянтов. Горбачев подозревал (совершенно напрасно), что московские «демократы» агитируют среди рабочих и шахтеров и настраивают их против властей^[218]. Ему расхотелось встречаться с рабочим классом. Беседовать с парламентариями и интеллектуалами было гораздо комфортнее.

История ускоряет ход

Весной-летом 1989 года в жизни советской политической элиты случилось еще одно драматическое событие: «железный занавес» на выезд за границу внезапно поднялся. Это имело революционные последствия для умонастроений и политики – в первую очередь для образованной московской интеллигенции. Запад со времен Сталина был запретным плодом и объектом огромного любопытства для советских граждан. В послесталинскую эпоху «воображаемый Запад» из доступной литературы, кино и крайне редких поездок стал жизненно важной частью мечтаний, культурного самоутверждения и, можно сказать, идентичности значительной части советской интеллигенции. Несколько поколений образованных людей в СССР выросло не просто «западниками», а людьми, одержимыми всем западным. В центре их культа была зарубежная культура и музыка, сначала джаз, а потом и рок. Многие, кто при Брежневе прониклись презрением к загнивающей и неэффективной советской системе, перенесли свой нерастраченный идеализм на воображаемый Запад – в новую утопию.