Коллапс. Гибель Советского Союза

В Москве независимые депутаты из оппозиционной Межрегиональной депутатской группы в Верховном Совете проводили массовые митинги в поддержку требований прибалтов и других национальных движений в советских республиках. Однако в тот момент почти никто из них не ожидал распада Советского Союза. Напротив, Сахаров и его сторонники считали, что полный и безоговорочный суверенитет и свобода выбора, основанные на принципе национального самоопределения, – единственный путь к сохранению многонациональной страны. Сахаров, в частности, был убежден, что созданный на крови и костях Лениным и Сталиным Союз можно сделать добровольным «равноправным союзом суверенных республик Европы и Азии» с новой конституцией и демократическим центральным правительством. Сахаровский проект предусматривал переустройство снизу доверху – упразднение мелких национально-территориальных округов и превращение республик в единственные субъекты будущего Союза. Это было интеллектуальной и весьма опасной утопией, но большинство коллег Сахарова, российские интеллигенты, ни на секунду не усомнились в правоте этого проекта. Они считали, что предоставление республикам больших полномочий позволит умиротворить национализм, или как минимум договориться с сепаратистами. В каком-то смысле они думали в том же русле, что и Ленин^[239]. Единственное исключение составляла этнолог Галина Старовойтова, которая много месяцев работала в экспедициях в Абхазии, Армении и Нагорном Карабахе. Когда вспыхнул армяно-азербайджанский конфликт, Старовойтова встала на сторону армянских националистов. Выступая на собраниях оппозиции в июле 1989 года, она заявила, что будущей демократической федерации не понадобится единая конституция, – а будут конституции суверенных республик. «Это встретило негативную реакцию, непонимание, – вспоминала Старовойтова. – Пожалуй, только Сахаров отнесся к этому со вниманием… Больше никто этого не поддержал». В сентябре Старовойтова впервые поехала в США на стажировку в знаменитый Институт Кеннана, специализирующийся на исследованиях России. К удивлению Старовойтовой, американские специалисты, как и коллеги на родине, сочли ее прогноз о распаде СССР слишком радикальным и маловероятным. Ее горячо поддержали лишь ученые и активисты с корнями из Прибалтики и Западной Украины^[240].

«В революции должна быть нестабильность»

В начале августа 1989 года Горбачев по обыкновению уехал из Москвы в крымский отпуск. На своей роскошной вилле он диктовал Черняеву теоретический текст для Пленума партии по национальному вопросу. Время для такого Пленума явно ушло, а текст так и не получился. Вместо него Горбачев опубликовал «Заявление ЦК о положении в республиках Советской Прибалтики», где он называл «Балтийский путь» и курс прибалтийских народных фронтов на отделение от Союза результатом «антисоциалистических, антисоветских замыслов» националистов, которые разожгли «националистическую истерию», «навязали вражду… к советскому строю, к русским, к КПСС, к Советской армии». Документ призывал «сохранить семью советских народов» и единство КПСС. Эта фразеология настолько шла вразрез с новой политической атмосферой в стране, что прибалты даже заподозрили, что текст сочинили партийные консерваторы за спиной Горбачева^[241]. Подход советского лидера можно описать русской головоломкой: крестьянин хочет переправить на лодке через реку волка, козу и мешок капусты, но не знает, как это сделать одним разом и в целости. Борясь с разбродом чувств, Горбачев в присутствии Черняева размышлял сам с собой, словно споря с кем-то: «Если стабильность, то конец перестройке. Стабильность – это застой. В революции должна быть нестабильность»^[242].

Черняев считал, что шеф отстал от бега истории. Помощник Горбачева сам менялся и уже был согласен с теми, кто хотел «похоронить» Ленина. Он считал, что оппозиционеры из МДГ «…смотрят в корень. Ибо на ленинизме нельзя строить нашу страну». Две недели спустя, видя нарастающие протесты в Восточной Германии, Черняев отметил в дневнике, что «идет тотальный демонтаж социализма как явления мирового развития», и заключил, что это, вероятно, «неизбежно и хорошо», поскольку означает «самоликвидацию общества, чуждого человеческой природе и естественному ходу вещей». Как другим решительно настроенным реформаторам из интеллигенции, либеральный Запад стал казаться Черняеву «естественным» и «нормальным» в противоположность «ненормальности» Советского Союза. Он также заразился от оппозиции крайней нетерпимостью. Отчего, негодовал он, Горбачев продолжает держаться за старый состав Политбюро? Почему он не пользуется своей властью Председателя Верховного Совета, чтобы избавиться от остатков прежнего политического устройства? Единственное, что отличало Черняева от оппозиции, к которой примкнула часть его друзей, была его неизменная лояльность Горбачеву^[243].