В июле 1989 года Политбюро пришло к выводу: русские будут добиваться таких же суверенных прав, как прибалты, грузины, армяне и другие нерусские. Но это могло означать конец Советского Союза. «Сделать Россию суверенной – голубая мечта прибалтов», – сказал Вадим Медведев. Николай Слюньков, этнический белорус, предложил разбить РСФСР на шесть или семь частей, чтобы другим, малым республикам было комфортнее в союзе. Рыжков рекомендовал разделить Российскую Федерацию на несколько экономических регионов. В Политбюро лишь Яковлев отказывался обсуждать «русский вопрос» всерьез. По его словам, русские не настолько безумны, чтобы разрушить Союз. Коллеги Яковлева не разделяли его ложного оптимизма. «У меня такое ощущение, что ты готов всех распустить. Тебя нельзя пускать в Прибалтику», – обратился к нему Рыжков[276]
. Все ждали что скажет Горбачев. «Мы уже не можем игнорировать напор в русском народе и не реагировать», – заявил тот. Нужно найти способ повысить «авторитет России в Союзе», – рассуждал вслух генсек, – но без предоставления Российской Федерации большего суверенитета и без создания отдельной Российской компартии в рамках КПСС. «Это означало бы вынуть стержень из Союза», – заключил он[277].Горбачев так и не объяснил, как разрешить это противоречие: его лозунг «сильные республики» сделал невозможным отказать РСФСР в том, что могли получить другие республики Союза. В первой половине 1990 года «пробуждение» русских и их сепаратистские устремления продолжали набирать обороты. Идею суверенитета России продвигали три различные силы. Первая – русские националисты внутри партийной и советской элиты. Вторая – демократическая оппозиция, доминирующая в московской политике. Третьей силой был массовый популизм во главе с Борисом Ельциным.
Консервативный русский национализм набрал силу внутри партии, государственной бюрократии и интеллигенции во время Великой Отечественной войны. В аппарате Брежнева уже преобладал скорее русский шовинизм, нежели коммунистический интернационализм. В то время как многие грузины почитали Сталина выдающимся представителем грузинской нации, немало русских восхищались великим тираном как строителем «русской сверхдержавы». Восхищение сталинской империей ограничивалось сознанием того, в каком демографическом упадке находятся исторические русские земли. «Русский народ тает на глазах… Русь пустеет», – записал в своем дневнике в 1979 году партийный функционер из Пензы Георг Мясников, местный покровитель русской художественной культуры и литературы[278]
. Большинство в партийной номенклатуре, армии и КГБ разделяли чувства «писателей-почвенников», таких как Валентин Распутин, Василий Белов, Виктор Астафьев и Владимир Солоухин, которые сокрушались об уничтожении русского крестьянства. А в 1988–1989 годах благодаря гласности читателям стали доступны произведения ранее запрещенных русских националистов, прежде всего Александра Солженицына.Горбачев был принципиальным интернационалистом. Но Черняев, враждебно относившийся к русским «сталинистам», отметил у него «опасный крен – поддакивание “россиянам”». Раиса Горбачева была соучредительницей Советского фонда культуры, куда входили многие ведущие деятели русской культуры, такие как Дмитрий Лихачев, писатели-деревенщики и представители Русской православной церкви. Фонд заново открывал для общественности сокровища древнерусской культуры, издавал русских дореволюционных мыслителей и, по выражению одного из его руководителей, «восстанавливал русское достоинство». Горбачев пожертвовал фонду все гонорары за свои сочинения; этому примеру последовали многие партийные чиновники[279]
. Однако если Горбачев надеялся удержать русских националистов под крышей «советских» учреждений, таких как фонд культуры, он жестоко ошибался. К концу 1989 года большинство партийных и бюрократических кадров из российских регионов уже считали перестройку и ее лозунги «вся власть Советам» катастрофой. Они настаивали на создании «русской» коммунистической партии внутри КПСС, которая могла бы послужить для них «национальной» политической базой – и противовесом горбачевскому Политбюро.